Черные ножи 3 (СИ) - Шенгальц Игорь Александрович

Второй удар все же вырубил его, и я выбрался из машины через разбитое боковое стекло, по дороге прихватив выпавшие у одного из охранников знакомые черные ножны.

Мой нож вновь вернулся ко мне — это добрый знак!

Водитель был без сознания, уткнувшись разбитым в кровь лицом в руль. Доктор сильно стонал, зажатый между сиденьем и передней переборкой. Освобождать его я не стал. Не добил — пусть за это спасибо скажет.

Выбравшись из глубокой ямы, в которой мы оказались, я огляделся по сторонам. Мы находились на дороге где-то посреди поля. И впереди, и позади горели полуторки и легковушки — не меньше десятка, повсюду валялись тела мертвых красноармейцев.

Немцы атаковали не нашу конкретную машину, а шедшую по дороге большую колонну. Мы же просто не вовремя проезжали мимо, поэтому и попали под удар. Неудачно для доктора и его людей, удачно для меня. Иначе, я бы не выбрался из их рук.

Выжившие пытались помочь раненным и потушить машины, но получалось плохо. Чадило так, что нечем было дышать. Смог и копоть покрыли все вокруг. Мое лицо и одежда почернели за минуту, и я ничем не отличался от прочих людей. Густой черный дым не давал разглядеть дорогу в двадцати шагах впереди.

Раненые вели себя по разному: кто-то кричал на одной ноте, не переставая, другие молча лежали, обессилев, и ждали помощи. Один совсем молодой паренек деловито собирал в развороченный осколком живот собственные кишки.

Несколько санитаров, так же ехавших в колонне, делали, что могли, но их усилий было явно недостаточно. Бойцы им помогали по мере возможностей, но я понимал, что многие раненные красноармейцы попросту не выживут. Им бы в госпиталь, хотя бы полевой, где военные хирурги творят чудеса, спасая жизни, — куда там сказочным персонажам с их нелепыми и никому не нужными умениями, типа невидимости или умения летать. Настоящие герои занимаются совсем другими делами, они помогают людям.

Я все еще не отошел от того препарата, которым меня обколол СМЕРШ-евский доктор, и брел, пошатываясь из стороны в сторону. Казалось, сильный порыв ветра в следующую секунду собьет меня с ног. Но больше всего меня бесило то, что я ничего не могу поделать с происходящим вокруг: ни помочь этим людям, ни изменить проклятый ход истории… хотя я пытался, еще как пытался. Зачем я опять сбежал? Не проще ли было остаться в машине, а потом просто начать говорить на допросе все, что я знаю. Да, поначалу мне бы не поверили, но я сумел бы быть убедительным. Надо вернуться, пока еще не поздно!..

— Мама, мамочка! Больно-то как!.. — тихий, почти скулящий голос вывел меня из состояния прострации. Я огляделся по сторонам и увидел молодого парня в галифе и гимнастерке, лежащего рядом с догорающей полуторкой. Рядом с ним в нелепых позах… а у смерти нет иных… валялись тела бойцов. Все мертвы. Да и парень доживает последние мгновения. Это я понял, подойдя чуть ближе. Гимнастерка на его груди была сплошь в кровавых дырах от попаданий многочисленных осколков, и как он еще мог говорить, было для меня совершенной загадкой.

А ведь он чем-то похож на меня, то есть на Димку. Такой же широкоплечий и темноволосый, даже черты лица в чем-то схожи.

Я сел рядом с ним прямо на холодную, стылую землю. Снег, грязь и кровь смешались в единое целое.

— Все будет хорошо, друг… держись, помощь рядом!

Мои слова ничего не значили, я сам в них не верил, но парню нужна была хотя бы маленькая надежда. Так ему было легче. Так было легче и мне.

Он беззвучно плакал и от боли, и от обиды на вселенскую несправедливость. Ведь столько еще хорошего должно было быть впереди. Надежды и планы, мечтания, которым никогда не суждено уже сбыться.

Я приподнял его и, подтащив к большому камню у обочины, прислонил спиной, придав его телу полусидячее положение. Потом подошел к лежащему поодаль усатому сержанту и вытащил у него из кармана папиросы и спички, раскурил одну папиросу и сунул ее парню в рот.

— Кури!

Он жадно затянулся, потом закашлялся, смущенно улыбнулся и умер. Папироса тлела, прилипнув к его нижней губе. Я зажал ее между пальцами и откинул в сторону. Потом проверил карманы — надо запомнить его имя и сообщить родным о гибели, если будет возможность это сделать.

Книжка красноармейца, выписанная на имя Шведова Василия Ивановича, стрелка-радиста, предписание явиться в часть номер такой-то, документы о выписке из больницы, разрешение на проезд до расположения, да сложенное постановление, датированное 22 апреля 1943 года.

Я открыл постановление и начал читать: «Удовлетворить просьбу тов. Шведова о зачислении в экипаж танковой колонны „Приморский комсомолец“. Секретарь Приморского Крайкома ВЛКСМ, А. Мильмухаметов».

На второй странице было напечатано короткое напутствие: «Дорогой товарищ! Тебе комсомол и молодежь Приморья доверили боевые машины, построенные на свои средства. Наш наказ тебе: в жесткой схватке с врагом не посрами звания члена ленинско-сталинского комсомола и чести дальневосточника. Бей насмерть проклятых немцев, рази их в самое сердце. Смерть немецким оккупантам! Приморский Крайком ВЛКСМ».

Вот только этой танковой колонны более не существовало, это я знал точно. Немцы уничтожили ее почти полностью еще в начале осени, а уцелевшие остатки переформировали, раскидав по разным частям.

Получается, Василий все это время находился в госпитале на излечении, а теперь возвращался на фронт, но не в свою старую колонну, а в ту часть, к которой его приписали после переформирования подразделения. И там он, скорее всего, еще никого не знал, как не знали и его.

Мне в голову пришла мысль, но поначалу я откинул ее в сторону… а мысль тут же вернулась, настойчиво стуча в виски.

Взять чужие документы, выдать себя за Василия и попасть на фронт, все равно куда, лишь бы в танк. А там… просто воевать, делать свое дело, для которого рожден, и не думать о высоких материях.

Могу ли я поступить так с человеком, умершим на моих руках? Не будет ли это кощунством?

Нет, это, скорее, дань уважения. Я ведь не магазины собрался грабить под именем Ивана, а воевать. Вдруг подвиг совершу — у меня это иногда выходит, так его семье только плюс — получат дополнительную прибавку к пенсии… ведь сам Василий родным теперь никак не поможет.

Откуда-то издалека загудели приближающиеся машины — видно, кто-то все же сумел по рации связаться с ближайшим центром и сообщить о бомбежке. Бомбардировщики, к счастью, отогнали окончательно, можно не опасаться новой атаки.

Я был в той же одежде, в которой вышел из дома еще в Ленинграде: рубашка, брюки, телогрейка и сапоги, вот только шапку я где-то потерял. В общем, вид гражданский, а не военный, но что-нибудь придумаю, отболтаюсь. Нож в ножнах привычно сунул за пазуху.

Телогрейка была расстегнута «заботливым» доктором — так ему удобнее было делать уколы, а рубашка вся перепачкана в саже.

— Извини, друг, так нужно, — сказал я Василию на прощание.

Оставлять его тело вот так, на земле, без единого документа не хотелось, но иного выхода у меня не было. Ничего, наши его не бросят, похоронят по-человечески, хоть и в общей могиле. А что документов нет, так, уверен, он будет не единственным таким из колонны. Что-то сгорело дотла, кого-то уже не опознать…

Я пошел вперед, ощущая все свои мышцы все лучше и лучше, почти, как прежде. Дурман почти полностью выветрился из головы.

Следовало поторопиться. Доктор и его помощники живы, и скоро начнут меня искать. В окружающей неразберихе сделать это будет сложно, но они люди упрямые, и рано или поздно выйдут на след. За отведенное время надо убраться как можно дальше от этого места, и я, кажется, уже понял, как это сделать.

Раненых грузили в полуторки, крепких рук, как обычно не хватало. Я подошел ближе.

— Эй, парень, ну-ка подсоби! — коротко бросил мне пожилой водила, поддерживавший за талию грузного мужчину с погонами капитана на кителе.

Вдвоем мы быстро затащили его в кузов, где уже находилось с десяток бойцов. Кузов был полон, но капитана мы все же пристроили.