Белый генерал. Частная война (СИ) - Greko

Через Дервиш-бега удалось договориться о встрече. Меня взялись проводить. Я с небольшим эскортом выехал на рассвете, приказав основному отряду догонять. Достигли подъема на горную плоскость, места, где в небольшом поселении у большой дороги скрывался Хаджи Лойа со своими людьми, ближе к ночи.

— Тамо, — указал в темноту наш провожатый.

Я и сам догадался, что лагерь рядом. В Хадже Лойе сочеталась турецкая беспечность с самонадеянностью горца-бошняка, привыкшего жить с ножа. Мы издали услышали грохот барабанов и завывание зурны — назвать это музыкой язык не поворачивался. Потом нам открылся отблеск множества горящих факелов — приблизившись, мы увидели разношерстную толпу вооруженных людей в красочных, но не первой свежести восточных костюмах. Ни о каком боевом охранении, разумеется, никто не позаботился. Приходи и бери их врасплох! Отчего австрийцы до сих пор с ними не разделались?

Меня подвели к человеку, заподозрить в котором одного из главных организаторов обороны Сараево было невероятно трудно. Он выглядел как нищий, как калика перехожий — драные штаны, из которых торчали босые тощие ноги, на плечах дырявая хламида, волосы спутаны, нечесаная борода напоминала клок сена, в глазах плескалось безумие, в руках длинный посох. Как такая личность, прославившаяся грабежами и насилием, могла сплотить вокруг себя не только мусульман, но и евреев с католиками?

Он долго разглядывал меня, не спеша вступить в беседу. Наконец, разомкнул уста и всего лишь сообщил, что поговорит со мной утром.

Утром так утром, отдохнуть с дороги не помешает, дорога нам выпала изматывающей — то верхом в гору, по камням, по корням деревьев, по вымоинам сухих ручьев, то пешком вниз, держа коня в поводу, спотыкаясь все о те же камни и корни, продираясь сквозь колючий кустарник.

Меня проводили к местной гостинице-хану, своим видом весьма подходящей Хадже Лойе. Большой параллелограмм на грубо отесаных бревнах, с высоченной островерхой крышей, крытой еловой корой, длинной стороной обращенный на улицу, без окон, с единственной большой дверью посередине фасада. Казалось, это хлипкое сооружение, похожее на большой шалаш, мог сдуть порыв ветра. Моих спутников разместили в окружающих хан яслях, но о моих удобствах побеспокоились заранее. В хане отмыли балкон — странный выступ из основного здания — и навалили свежего сена. О ночевке внутри этой грязнейшей гостиницы с единственным общим помещением и черным дымоходом, не могло быть и речи, меня бы попросту загрызли блохи. Ханджи, держатель хана, подал и еду: несколько перемен приготовленной разными способами мелкорубленной баранины и простокваши. Наскоро перекусив, я растянулся на сене и заснул.

Выспался замечательно — бока не отлежал, от укусов не чесался, настроение бодрое. Дело за малым — уговорить Хаджи Лойу действовать в соответствии с моим планом, а не как Аллах на душу положит.

В жизни не встречал большего спорщика! Этот безграмотный дервиш, вообразивший себя великим военачальником, буквально нарывался, чтобы ему и его людям всыпали по первое число. Он грезил о нападениях на австрийский лагерь около Сараево и ни о чем другом не желал слушать.

— Да ты пойми, уважаемый, нет смысла рисковать прямой атакой. Ландверу нужно что-то есть, лошадям требуется ежедневный фураж. Лишите их поставок с севера, и они или уберутся отсюда, или с голоду передохнут, как только вычерпают до дна провиантские магазины. Сожгите все сено в окрестностях Сараево. Убедите селян спрятать подальше запасы зерна. Отгоните стада на пастбища так далеко, где орлы летают. И увидишь, месяца не пройдет, и Филиппович начнет дергаться.

Хаджи Лойа в такой войне не видел чести. Правда, быстро выяснилось, что и нападать на австрияков он не спешил, ссылался на то, что люди не готовы, что нужно подобрать момент — одним словом, складывалось ощущение, что бывший башибузук получал несравненное удовольствие от своего нынешнего положения и рисковать им не хотел. Или попросту представлял собой тип неисправимого болтуна, который всем дает советы и лишь путается под ногами. Он и меня пытался учить.

— Пустышку тянем, — раздраженно буркнул мистер Икс. — Нужно валить отсюда. И провести громкую акцию, чтобы вся Босния узнала.

Вы же сами предлагали не лезть на рожон?

— Понимаешь, Михаил, партизанское дело, оно такое — все время нужен успех. Один, другой, третий… Тогда люди к тебе потянутся, и в других местах запылает, чтобы повторить твой подвиг. Как-то так.

Откуда у генерала армии такие познания в столь специфической войне, как партизанская?

— Устройство гадостей противнику, причем серьезных, способных обеспечить успех наступающему корпусу, — это, можно сказать, моя профессия. Разное со мной приключилось в жизни. Один раз даже штаб со шведскими офицерами захватил.

Со шведскими⁈ Эти-то каким боком в войну полезли?

— Потом как-нибудь расскажу. А пока давай померкуем, как нам австриякам побольнее хвост прищемить.

Венгерские гусары на рысях направлялся в сторону Рогатицы, где по слухам скрывался мятежник Хаджи Лойа. Его было приказано арестовать и доставить в Сараево. Численное преимущество повстанцев не пугало эскадронного командира, сазадоша Лайоша Чамортаньи. Выучка его парней в синих аттилах с желтыми шнурами и их прекрасных лошадей, выращенных на берегах Тисы, позволяла им с легкостью справляться с толпами местных оборванцев, не знавших правильного конного строя и не знакомых со «скифскими приемами» мадьярских гусар. На свою беду он не ведал, что его и полторы сотни гусар ждал я и придуманная мистером Икс засада — ловля на живца.

Звук выстрела заметался пойманной птицей там, где на дорогу выходило ущелье. Лайош с неудовольствием повернул голову вправо, не меняя положения корпуса — высокий воротник с тремя звездами натирал шею.

«Идиоты, — подумал сазадош, определив позицию стрелка по белому дымку на холме. — Слишком далеко. Пугают?»

Он тут же переменил свое мнение и понял, что выстрел был предупреждающим сигналом, когда увидел, как из ложбины у подножья холма выскочила группа всадников. Она начала подъем, двигаясь под углом к вершине. Человек десять, оценил Лайош потенциального противника. В том, что перед ним враги, он не сомневался: над группой качался азиатского вида значок.

В офицере — впрочем, и в его гусарах — тут же проснулся инстинкт охотника. Дичь! Она убегает, ты догоняешь.

— Горнист! — внезапно севшим голосом крикнул Лайош. — Атаку! Марш-марш!

Пропела начищенная до блеска медная труба. Эскадрон как один человек тут же ускорился, перестраиваясь из походной колонны и обнажая оружие. Сердившийся на себя за то, что дал петуха, сазадош обернулся и тут же позабыл обо всем, настолько приятным его глазу показалась открывшаяся картина. Синие мундиры, красные чакчиры, сабли-железорубы, бликующие на солнце — красиво летел эскадрон, как на смотре.

Преследователи быстро сокращали расстояние, разделяющее их с будущей жертвой. Породистые мерины одолели холм, за которым скрылась группа со значком. Вовремя! Удиравшие всадники уже сворачивали в тенистую прохладу ущелья, из которого вырывался небольшой ручей. И среди них мелькнул белый мундир.

«Неужели сам Скобелев?» — похолодел от восторга сазадош.

Слухи о возможном появлении прославленного русского генерала уже ходили в особом корпусе. Эскадронный командир не испугался и нисколько не растерялся. Возможность захватить такую дичь окрыляла.

— Туда! — рявкнул он, указывая саблей на вход в ущелье.

Гусары, сдвоив шеренги, чтобы не лишать себя пространства для маневра в узости горной теснины, ворвались в нее, из-под копыт летели камешки и брызги воды. Дистанция, разделявшая противников, все сокращалась и сокращалась, а стены ущелья впереди смыкались, превращая дефиле, похожее на сырую полутемную воронку, в тропинку, где и двум всадникам не разъехаться. Лайош победно засмеялся — Скобелев и его люди останавливались и разворачивали коней.