Кондитер Ивана Грозного - Павел Смолин

Ой, да кого я обманываю – через потребный для возвращения в Москву, передачи бумаг Митрополиту и принятия последним решения срок за мной приедут. Не могут не приехать.

- Спасибо, Владыко, - поблагодарил я за благословение и на подкашивающихся ногах направился к выходу из кабинета.

А как хорошо всё начиналось!

Глава 16

На Заутреней я удостоился чести стоять на максимально почетном для мирянина месте, что никого после таких интересных событий не удивило, а у многих на лицах так и вовсе читалось «ну а где еще ему стоять?». По окончании службы, прежде чем нужный мне кадр успел убежать по делам, я подвалил ко плотнику Василию. Прежде, чем я успел что-либо сказать, он сильно удивил меня, отвесив уважительный «поясной» поклон.

- Ты чего, Василий? – не выдержал я. – Ты так не шути.

- Какие тут шутки, Гелий Далматович? – выпрямившись, в свою очередь удивился тот. – Все уже знают, что происхождения ты знатного, за одним столом с Его Высокопреподобием и Владыкою сидеть будешь. А сирота твой человек простой, даже пострига покуда не удостоился.

Каноничное из грязи в князи, причем за пару дней буквально. В демократию играть даже пытаться не стану: времена к ней настолько не располагают, что сам же Василий, ежели я начну упирать на наши вполне приятельские, пусть характер у него и поганый, отношения, меня не поймет в первую очередь. Придется привыкать.

- Забыл о том совсем, - развел я руками. – Работа для тебя есть, и по умениям твоим, и по душе.

- Ежели будет на то воля батюшки келаря, сделаю, Гелий Далматович, - отвесил еще один поклон Василий.

- Будет воля, - уверенно заявил я. – Сейчас выйдет батюшка, я его спрошу. Спасибо.

- Тебе спасибо, Гелий Далматович, что не забыл сироту твоего, - улыбнулся плотник. – Ежели дело «по душе», то и работа в радость.

Случись этот разговор два дня назад, Василий бы сначала запросил подробностей, а потом ушел по своим делам (их у него без дураков много, и я бы и не подумал обидеться), а сейчас стоит молча, глазами бегает, с ноги на ногу старается не перетаптываться. Ждет.

Грустно. Я ведь теперь даже позвать его со мной прогуляться до той же столовой не могу – он-то пойдет, но будет от этого испытывать неловкость и давление от разницы в ранге. Грустно, но знакомо – в прошлом моем мире социальная лестница работала иначе, но и там, трансформировавшись из «Петьки» в «Петра Степановича», я растерял в пути многих хороших людей.

- Далеко не уходи, пожалуйста, - с улыбкой кивнул я ему, получил ответный поклон и пошел обратно ко входу в храм, вполне физически – глазами – ощущая неприятное, но закономерное, оправданное и совсем не осудительное желание окружающих ко мне не лезть.

Рылом не вышли, и тут ничего не попишешь, знать в эти времена воспринимается даже не как в условном XIX веке, когда народившиеся и усилившиеся классы буржуазии и интеллигенции вполне справедливо начали интересоваться почему это знатный алкаш, прелюбодей и социальный паразит в поместье проживать изволят-с за всю жизнь пальцем о палец не ударив, а другие аки черви в грязи прозябать вынуждены, а самое канонично-феодальное. Знать – она от Господа знать, а значит и впрямь «не нам, сирым, чета». Нет, уверен, ежели поговорить с условной сотней простолюдинов откровенно, найдется много таких, кто смирения христианского проявить не захочет и выскажется о знати в максимально грубых выражениях, но лейтмотив именно такой.

Вон он, Ярослав, рядом с подручными своими мимо прошествовал, и, несмотря на короткий поясной поклон в мою сторону, на меня старается даже не глядеть. Вот Василий к своим отошел, и тоже как будто интерес ко мне совсем утратил. И это они еще мастеровые уважаемые, для монастыря и округи ценные. Лапотник Евгений, портной Андрей и прочие специалисты малой квалификации и вовсе мне на всякий случай аж издалека кланяются, ежели в поле зрения попадают.

Что ж, по крайней мере старые мои приятели-монахи, которых я регулярно кормил байками – Павел, Софроний, Андрей да другие – челом мне бить не обязаны, ибо Божьи люди, и с ними я поговорить вполне могу, но сами, первыми, они ко мне нынче с «Гелий, а расскажи о…» не полезут.

- Государь Гелий Далматович, молю – не подставляй холопа твоего под гнев Владыкин, – раздался сзади густой бас.

Принадлежит Тимофею, чернобородому, черноволосому и чернобровому кареглазому мужику лет тридцати. Ростом невелик, на полголовы меня выше всего, да и шириной плеч похвастать не может. Нелегкая у него была судьба. Конкретики не знаю, но отсутствие кончика носа и мизинца на левой руке вкупе с уродливым, рваным шрамом во всю правую щеку говорят об этом лучше любых слов. Движениями он очень похож на Государевых «богатырей», и по сравнению с ним все местные «боевые монахи» выглядят неуклюжими увальнями. Тимофей – из свиты епископа, и Евфимий вчера после Вечерни успел «порадовать» меня новостью о том, что Тимофей останется здесь, «беречь меня как зеницу ока». Телохранитель, конвоир и соглядатай в одном лице.

Снаряжение «мирного времени» - такая же, как у местных боевых монахов, дубинка за поясом. Во времена неспокойные – такими считаются и перемещения между населенными пунктами – снаряга не отличается от обыкновенных воинов и зависит от платежеспособности начальника. Воины епископа упакованы не хуже Государевых «тысячников». Ладно, может и хуже, но мой взгляд чайника не умеет классифицировать кольчуги и шлемы по дороговизне.

«Боевыми монахами» я называю таких чисто для собственного удобства, а на самом деле Православному монаху воевать нельзя совсем, ибо война – дело мирское, а от мирского монахи отрекаются. Де-юре по крайней мере – вот вообще не верю, что ежели сейчас под нашими стенами нарисуется вражеская армия, монахи смиренно будут ждать смерти. Нет, какие-то безусловно будут, и смерть примут с молитвою и безропотно, но большинство возьмет что под руку попадется и приготовится продать свою жизнь подороже. Тем не менее, официальных боевых орденов как у католиков на Руси нет.

«Батюшкой» того же бывшего главного монастырского «силовика» я и другие «погоняли» по большей части из уважения. Нарушение