Девять жизней - Квинтус Номен

бедняжке пришлось переть аж километров за пять здоровенную кучу мяса с перьями. Но она от такой тяжкой работенки даже не запыхалась и, сбросив добычу другим теткам для разделки, спокойно уселась дочку кормить…

Меня этот момент в жизни неандертальцев тоже слегка удивлял: младенцы какими-то очень уж спокойными были и от голода не орали. Правда, тетки все же о них действительно заботились, и если кто-то вдруг понимал, что младенец уже проголодался (не обязательно свой), то ему тут же сиську подсовывали. Ну, если молоко в этой сиське все же было – а в моей семье того, кто может сиську ребенку дать, долго искать не требовалось. Но главным было то, что кормили тетки младенцев безо всякого расписания – и малышня такое безобразие спокойно терпела… до определенного, конечно, момента. Но все же голодными детей тетки старались не оставлять.

Хотя да, не оставлять голодными и взрослых было для всех, пожалуй, все же важнее, так что Бых теперь была окружена двойным почетом: как мать-кормилица и как охотница-кормилица. Ну а чтобы почета ей добавить, я в торжественной обстановке (то есть за очередным ужином) дал младшей жене новое имя: Диана. И пояснил, что это имя означает «самая ловкая охотница с луком». Ну, не знаю, может я с этим и поспешил немного: это имя все же другим неандертальцам произнести оказалось не очень-то и просто, а новоявленная Диана, если е ней кто-то обращался «по-старому», тут же лезла в драку – и, мне кажется, ее спасало лишь то, что она для все остальных тоже была «самой ловкой охотницей» и люди, практически все гораздо более сильные, чем она, старались ее все же не калечить, а просто быстренько убегали…

А я изо всех сил готовился к зиме – то есть готовился выстроить что-то грандиозное и теплое. Ну, хотя бы одну комнатушку обустроить получше – и мне в строительном деле больше всего помогал Пух. Которому я «за трудолюбие» тоже дал новое имя, причем моей фантазии хватило только на имя «Винни». И я мальчишке отдельно пояснил, что новое имя ему дано не взамен старого, а в дополнение к нему – ну, чтобы он уже в драку не лез, если ему покажется, что его называют «неправильно». А мальчишка (вероятно потому, что был именно мальчишкой) очень неплохо поддавался обучению: и по-русски уже говорил разборчиво, и даже начал потихоньку буквы разбирать и отдельные слова мог прочитать. И мог их написать: сначала он на какой-то палке вырезал штамп для кирпичей со своим именем, а потом – когда я ему объяснил про «зеркальное отражение» – сделал новый штамп, оставляющий на влажной глине надпись «Винни Пух».

Но кое-что, вероятно, человеческая цивилизация сохранила с тех самых неандертальских времен: это было острое, непреодолимое желание оставить свой след в истории. Когда я как-то сходил к нашему «угольному карьеру», то увидел на обрыве здоровенную надпись «здесь был Пух», а снизу было в высохшей глине процарапано (гораздо более кривыми буквами) «и Хых». Вот Хых я точно писать не учил – но желание «оставить след» способно, очевидно, на многое людей подвигнуть…

Первый пуск «кирпичной печи» я произвел в самом конце июня, и печь я выстроил согласно воспоминаниям о прочитанной где-то «болгарской» технологии обжига: в длинной канаве высохшие кирпичи выложил вперемешку с углем, все сверху закрыл сначала травой, а потом глиной тщательно обмазал, оставив с одного конца канавы небольшое отверстие для дыма, а с другой – норку для поступления воздуха. И печка эта у меня горела (и остывала) больше двух недель, а когда я ее «распечатал», то смог только горестный выдох из себя извлечь: все «стандартные» кирпичи растрескались. Вообще все, а вот «тонкие» почти все нормально обожглись и остались в большинстве своем целыми. Причину этого я не понял, но меня поселила догадка насчет того, что не просто так древние римляне делали не кирпичи, а плинфы: похоже, что кирпич – не такой уж и простой предмет, каким кажется.

А то, что у меня куча труда пошла насмарку – это не осень и страшно: за опыт нужно платить. Так что я еще хорошо отделался: все же я понял, какие кирпичи делать все же смогу – а уж то, что черепица у меня почти вся идеально обожглась, было вообще прекрасно. По крайней мере крыщу я теперь точно смогу поставить «пожаробезопасную». Точно смогу: я увидел, как соплеменники толстые деревья все же срубают. Да, с трудом, своими каменными то ли ножами, то ли рубилами (для меня это слово звучало именно как «нож» все-таки), но дерево они все же валили, отрубали от него бревнышко требуемой длины – ну а все остальное я уже и сам мог сделать. То есть сильным товарищам подробно рассказать, куда и как это бревно нужно взгромоздить…

Бревна товарищи неандертальцы громоздили на крыше моего нового дома: они его специально выстроили… не для меня все же с женами, а для котиков. Уж не знаю, почему они так о котиках заботились – но им действительно все племя поклонялось буквально. Может, из-за того, что когда малыши мои возиться начинали и готовились плакать, тут же к ним или Таффи подбегала, или Тимка – и младенцы, кода к ним зверушки прижимались, сразу успокаивались. А может, потому что кошки своим удивительным чутьем отличали простых теток от беременных и последним старались всегда какой-то гостинец принести. Ну, мышь там задушенную или птичку какую. Я-то точно знал, что «звериное чутье» объяснялось тем, что беременные просто чаще дома сидели и на охоту не бегали, а подарки… Коты – звери очень умные, они и мне-то свинохомяков таскали в обмен на «нормальное» мясо в усиленной дозе – а тетки их ожидания никогда не обманывали.

А вот мои ожидания Тимка обмануть сумел: когда уже в начале августа Таффи снова принесла котят и у тех даже глазки открыться успели, он откуда-то приволок подруге еще одного котенка. Мелкого, слепого и чуть живого от голода. Чем меня страшно удивил, но удивило он меня еще больше, когда я вслух поинтересовался:

– Интересно, откуда ты его приволок?

А Тимка медленно пошел к двери, оглядываясь и проверяя, иду ли я за ним – и минут через двадцать привел меня на опушку леса, где в каком-то тайном логове, спрятанным в очень колючих кустах, я увидел еще двух котят, таких же слепых. То есть я видел их больше, но живыми оставались только двое