Белый генерал. Частная война (СИ) - Greko

«Гражданин»:

«Я не могу не чувствовать симпатического течения мыслей, когда слежу за развитием событий на Балканах. Маленькая страна, существовавшая, если верить сообщениям г-на Г., в состоянии средневекового хаоса, неожиданно очнулась от спячки и дала отпор наглости австрийцев. Сердце мое наполняется гордостью, когда читаю об участии в сем благородном деле нашего прославленного ген. Скобелева-младшего. Сумеет ли справиться крошечный народ с монстром Двуединой монархии? Боже, силы слишком неравны, и нам остается лишь уповать на вмешательство дипломатов. Коль достало им бесстыдства превратить в предмет торга потоки крови наших солдат, пролитой в Болгарии, то отчего не вспомнить сейчас о предназначении европейских коллег г-на Горчакова нести народам оливковую ветвь, а не громы битв? Кн. Мещерский».

«Московский вестник»:

«Венский официоз „Виеннер цайтунг“ вчера окрестил действия босняков нецивилизованными и предательскими, продемонстрировав нам, до какого верха цинизма могут дойти австрияки. Интересно, кого могли предать подданные другого царства, когда на их родину напали сто тысяч ландскнехтов императорско-королевской армии? Нас уверяли, что Австро-Венгрия движима лишь заботой о христианском населении. Так отчего же на страницах немецких газет звучит лишь одно: Nieder mit den Serben! Долой сербов! Что значит „долой“? Немалая часть сербов, проживающих в Краине, Хорватии и Далмации, являются подданными австрийского кайзера. Куда их хотят деть? Расстрелять? Повесить? Без суда и следствия, как это принято у швабов? Пепел Сараево стучит в нашем сердце! А. Катков».

«Биржевые ведомости»:

«Только в узком кружке чернильных забияк сохранилась вера в новое вмешательство России в балканские дела. Австрии вольно поступать по собственному разумению, и ни один голос осуждения не прозвучит ей в укор. Оставьте, господа либералы, свои мечты склеить разрубленное и расчленить соединенное».

«New York Herald»:

'Под покровом густого тумана мадьярская пехота подкралась к Сараевскому замку.

Он, как и весь город, уже несколько дней находился в руках повстанцев — турецкий редиф потерпел поражение в открытой битве и частью был пленен, частью скрылся в неизвестном направлении вместе с черкесами генерала Кундухова-паши. После того, когда надежда отразить австрийцев силами регулярной армии растаяла, Сараево оказалось в руках патриотов. Их возглавил известный дервиш Хаджи Лойа, поклявшийся превратить каждый дом в городе в неприступную крепость. Религиозным фанатикам, к которым неожиданно присоединились сербы, достался арсенал санджака с множеством американских ружей систем Пибоди-Мартини и Снайдерса, а также пушки. Об этом не знал командующий австрийским корпусом генерал Филиппович. Он надеялся на легкую прогулку по Боснии под звуки полковых оркестров, но вышло совершенно иначе. Его войска, двигаясь тремя колоннами к боснийской столице, несли ощутимые потери от действий партизан. Филиппович был вынужден объявить военное положение.

… Туман рассеялся, гонведская пехота была обнаружена. На нее обрушился шквал пуль и снарядов. Прижатая к земле, расстрелявшая все патроны, она готовилась к гибели, но ее спасла фланговая атака хорватов. Так началась битва за Сараево — одна из самых ужасных битв, которые можно себе представить.

До прибытия артиллерии австрийцам мало что удалось сделать за семь часов непрерывного боя. Лишь под прикрытием шрапнельного огня они смогли на следующий день ворваться в город. И тогда началась бойня. Горожане забаррикадировались в домах и вели огонь по пехоте из маленьких окон, из щелей на крыше, из-за приоткрытой двери. Разъяренные сопротивлением мадьяры врывались в дома и не щадили никого — ни стариков, ни женщин, ни детей. Справедливости ради замечу, что захватчикам не сопротивлялись разве что младенцы и прикованные к постели паралитики — все остальные изыскивали любоую возможность выстрелить в спину солдату в кепи, пырнуть его ножом, выплеснуть в лицо кипяток. 500 метров одной улицы венгерские пехотинцы из 38-го полка очищали целых два часа. Мечеть в сербском квартале, превращенная в цитадель, отразила пять атак, и лишь прибытие штирийского батальона даровало победу.

Город пал. Военный госпиталь у западных ворот был переполнен больными и ранеными повстанцами. Улицы завалены трупами. Вскоре их число резко выросло — австрийцы начали массовые казни, применяя упрощенную систему полевого суда. Всего было расстреляно около двухсот человек, девятерых сараевских мусульман, главных лидеров метяжа, повесили на рассете. Хадже Лойе удалось скрыться.

С места событий, Януарий Макгахан'.

Я посмеялся над фельетоном в сатирической парижской Le Charivari, вздохнул о несчастной судьбе Сараево и отложил в сторону газеты, в которые вцепился, как страждущий путник в пустыне в протянутый стакан воды. Их привез мой приятель Макгахан, разыскавший меня под Мостаром. Вечный искатель приключений, он добрался до меня прямиком из Боснии, из лагеря австрийцев, пользуясь своей неприкосновенностью и правом на перемещения военного корреспондента. Герцеговинцем же и боснякам хватило его знания русского языка и ссылок на наше знакомство — авторитет «руси», всегда высокий среди сербов, после последних событий вознесся на недосягаемую вершину.

Найти меня было не так уж и просто. В Мостаре я квартировать не захотел — там разгорелись нешуточные политические страсти, и история с Боснийским королевством неожиданно вылилась в жаркие споры между победителями, переходящие порой в пальбу. Депутаты повстанческой скупщины и члены Временного правительства продолжали конфликтовать с бегами и агами, больше всех старался примчавшийся из Цетинье Иван Дреч, звавший простой народ к топору. Старался держаться от них подальше. Выбрал себе для постоя заброшенный конак с киоском[22] какого-то паши, который то ли сбежал в Константинополь, то ли погиб от рук повстанцев. Место здесь было чудесное — в двух часах езды от столицы Герцеговины, у слияния Неретвы и реки Буна, с живописными берегами, густыми дубовыми рощами, черешневыми и вишневыми садами и высокими ореховыми деревьями, растущими вдоль дороги.

«Дворец» — нечто вроде наших дач — особыми достоинствами не отличался. Роспись на стенах в виде синих деревьев и зеленых фонтанов, напоминавших пальмы, вызывала у меня смех, а планировка дома — чертыхание. В турецких жилых постройках, даже в самых богатых, не принято устраивать двери внутреннего сообщения, все комнаты имеют выход в галерею, окружающую верхний этаж — чтобы попасть в нужную комнату, порой приходилось огибать полдома. В моем случае это доставляло огромное неудобство, поскольку внезапно разболелось бедро, контуженное в шипкинском сражении. Поэтому я предпочитал коротать время в белом киоске, меж сваями которого тихо журчали воды Буны. Требовалась короткая передышка, чтобы привести себя в порядок и определиться с дальнейшими планами. Макгахан со свежими новостями был как никогда кстати.

— Ну же, Януарий, поведайте мне о том, что творится в Боснии? Куда делся Кундухов? Что за сообщение о бедствиях, обрушившихся на 20-ю дивизию? Я понимаю, что правдиво о таком в газетах не напишут.

— Ей не повезло с самого начала. В то время как правая и центральная колонны особого корпуса Филипповича, пусть и с боями, но двигались вперед, 20-я гонведская дивизия получила хорошую взбучку под Тузлой уже на десятый день после начала боевых действий. Причем настолько хорошую, что можно смело говорить о бегстве. Бросив продовольственные магазины, чудом сохранив пушки, дивизия в полном беспорядке отступила к Добою.

— Кто так постарался? Неужели черкесы?

— Именно они. Хотя их и поддержал редиф с башибузуками.

Я поморщился. Упоминание этих иррегуляров вызывало у меня изжогу.