Регрессор №15 (СИ) - Арх Максим

Антон открыл было рот, чтобы возразить, но Яков посмотрел так, что тот тут же замолчал.

Я не выдержал и тихо сказал:

— Ну, если что, всегда можно начать общаться жестами.

Смех немного разрядил нервозную обстановку. После достаточно большого числа выступлений музыканты, конечно же, уже не были столь скованны и нервированы, как в начале своей удивительной карьеры и старались держаться уверенно, всем своим видом показывая, что для них любое выступление — это раз плюнуть — обычная рутина. Но я-то знал, что всё это не так. Они нервничали. Они боялись. Они считали каждую секунду, каждое мгновение, чтобы этот еле-еле текущий период ожидания до выхода на сцену как можно скорее прошел, или, наоборот, длился вечность.

Но этого мандража избежать не удаётся почти никому до самого окончания карьеры, пусть даже карьера артиста длится полвека или больше. Однако хотя бы их внешнее спокойствие говорило о том, что ребята матереют и очень скоро для них каждое выступление будет действительно обычным праздником, на котором можно отдохнуть и расслабиться.

Тут брезентовый полог откинулся. Вошёл мужчина в сером костюме, явно из начальства. Лицо у него было такое, будто он одновременно руководил парадом и тушил пожар.

— Товарищи, — сказал он строго. — Я из Госконцерт. От вас требуется одно: не подведите! Сегодня на вас смотрит не только страна, но и весь мир! Это величайшая ответственность! От выступления будет зависеть не только ваша судьба, но и судьба вашего ВИА!

Антон хотел ему что-то сказать, но худрук метнул на него тяжёлый, как гиря, взгляд, и тот решил не озвучивать свои откровения.

Нагнав жути, дядька в сопровождении Моисеича ушёл. С минуту мы сидели, молча думая о своём.

Почему я не вмешался и не послал дядьку и всех куда подальше с их деморализующими наставлениями? Да потому что не хотел вмешиваться. Это был экзамен для моих детишек. Я хотел посмотреть, как они будут действовать без моего руководства, ведь в тех поездках по миру, что им предстоят, меня с ними не будет.

И они отреагировали, как и следовало — спокойно и без разговоров. Только Мефодий, по зловредной профессиональной привычке всех без исключения барабанщиков, непроизвольно начал постукиватькаблуком по полу.

Я немного подождал и, удовлетворившись происходящим (все занимались своими делами), решил разрядить обстановку:

— Ну зато, если мы облажаемся, про нас будут помнить вечно.

— Вечно — да. Но где конкретно помнить-то будут? В Сибири — куда нас сошлют? — меланхолично уточнил Иннокентий.

— Ну или на Колыме! — успокоил коллектив я и, вспомнив народную мудрость, хохотнул: — Кстати, запомните на всю жизнь и детям своим передайте, что лучше калымить на Гондурасе, чем гондурасить на Колыме!

Шутка зашла, и мы дружно расхохотались. Смех получился нервный, но искренний и он мгновенно разрядил атмосферу.

Впрочем, поржать нам нормально не дали. Брезентовая дверь снова распахнулась. В коридоре показался администратор: лицо красное, глаза горят.

— Ребята, инструменты настроены. Пора.

Слова прозвучали как выстрел. Все переглянулись — вот оно!

Юля быстро поправила волосы, Катя натянула сценическое платье, Лиля закрыла глаза — всё же напряжение сказывалось даже на ней. Парни ещё раз проверили одежду и ремни для гитар — сами гитары, уже настроенные техниками, стояли на подставках на сцене. Мефодий точно так же, как и его возлюбленная Лиля, как всегда, нервничал меньше всех. Он взял барабанные палочки в руки, покрутил их пальцами и щёлкнул ими воздухе, вдохновенно пообещав:

— Ну, тарелки, держитесь! Я иду к вам!

Его совершенно глупая фраза неожиданно вызвала настолько безудержный смех, что худрук занервничал.

— Ребята, что с вами? Что за всеобщее помешательство?

— Всё нормально, Яков Моисеевич, просто тут один парень хочет всю жизнь проиграть на чешских тарелках, ибо вышестоящие товарищи более дорогие ему отныне никогда не купят, — брякнул я.

И вновь всеобщий смех чуть не перерос в истерику.

— Мальчики! Девочки! Соберитесь! — ничего не понимая, засуетился худрук.

Ребята поднялись со своих мест, и мы все обнялись, организовав большой круг — наступал момент истины.

Вышли из палатки под чистое осеннее безоблачное небо, на котором, если бы вокруг не светили прожектора, можно было бы увидеть звёзды, и направились к сцене. Под ногами хрустела сухая трава, ветер трепал волосы. Чем ближе мы подходили к сцене, тем громче становился гул толпы.

Несмотря на то, что наше с Мартой отделения были позже, мы пошли вместе с ребятами. Открывать концертную программу должны были девушки: Юля, Катя, Лиля. Следующим за ними должен был петь Антон. Потом Марта, а потом уже я, как хедлайнер мероприятия. На самом деле я предлагал организаторам другой план, по которому я вообще должен был выступать первым. В итоге они настояли на своём, аргументируя это тем, что самый известный из всех исполнителей именно я, а значит, и закрывать концертную программу не только перед нашими людьми, но и перед съехавшимися со всех посольств послами всего мира предстоит мне и никому другому. Спорить было в этот раз бесполезно, и я махнул рукой, ибо по большому счёту мне было всё равно.

Расписание выступления я прекрасно помнил, но, как уже упоминалось, пошёл вместе со всеми, чтобы увидеть и навсегда запечатлеть момент, когда мои «дети» сделают, возможно, самый главный шаг в своей жизни, ведущий их в настоящую легенду.

За сценой слышался гул толпы, который с каждым нашим шагом всё нарастал и нарастал, словно грозовой раскат, что вот-вот обрушится на нас с небес, сметая всё на своём пути.

— Господи… — выдохнула Юля, когда нам открылся вид на поле. — Их же тут точно миллионы!

— Я ж говорю — все три! — напомнил о своей догадке барабанщик.

И правда, всё поле и все взлётные полосы вокруг были заполнены людьми.

— Если они сейчас рванут вперёд, — прокричал Иннокентий, — никакая милиция их не удержит.

— Не сгущай, — отмахнулся Антон, хотя сам выглядел так, будто готов бежать, — зачем им портить себе праздник?

— Будем надеяться, они это понимают, — крикнул я и напутствовал: — Ну всё, красавцы и красавицы — ваш выход! С Богом!

Группа в полном составе под неимоверный рёв восторженной толпы выбежала на сцену.

Антон, схватив со стойки гитару, нацепил её на ремень, приблизился к микрофону. Прожекторы вспыхнули, ослепив и артистов, и толпу. Мефодий ударил по барабанам, гитары загудели.

Антон сделал шаг назад, а потом шагнул вперёд и закричал:

— Добрый вечер, Москва!

Зрители закричали в ответ так громко, что у меня вновь заложило уши. Яков где-то сбоку схватился за голову: «Всё, конец, нарушил инструкцию!» Но это было уже не существенно. В мгновение ока всем сразу же стало очевидно, что в столь грандиозном мероприятии уже никакие инструкции нафиг не нужны — толпа фанатов ревела от восторга!

И тут Сева нажал на клавиши. Над лётным полем прошла музыкальная волна…

И на сцену, цокая по фанерному настилу каблуками, выбежали три московские девчонки, чьи волосы трепал ветер перемен. И публика, чувствуя это, встретила их так, как и полагается встречать суперзвёзд мировой величины.

— А-а-а-а!!

Вокалистки рассредоточились в глубине сцены, а потом вперёд вышла Катя — моя бывшая Катя. На ней простое белое платье, чуть ниже колена, волосы убраны в высокую причёску, и выглядела она так, словно сейчас собирается петь в каком-нибудь концерте из будущего, а не перед толпой советских людей, половина из которых в первый раз в жизни вживую видит такое зрелище.

Кто-то крикнул её имя, тысячи рук взметнулись вверх. Катя схватила микрофон и посмотрела на меня.

Я кивнул: «Давай!»

И концерт начался. Зазвучали первые аккорды. Первая песня была вполне хитовой. Лёгкая, прозрачная, с ярким припевом, который цепляет любого. Катя пела уверенно, хотя в начале исполнения я видел по её рукам, как дрожат пальцы. Но стоило ей дотянуть первую фразу припева — и всё: зал, точнее — поле, а ещё точнее — бескрайнее море людей уже пело вместе с ней.