Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

Вчера я собрался с силами и забрался на самую высокую точку монастыря, выбранного нами для отдыха и ожидания богатырями дальнейших приказов — на колокольню. Монастырь велик, и, бродя по его дорожкам и постройкам я чисто в силу тесноты и спутанности всего этого даже примерно не представлял масштаба. Беленые стены окружали хаотичную вереницу жилых, хозяйственных и ритуальных построек. На стенах я приметил самые настоящие пушки и самых настоящих мужиков с «карамультуками». Не только собственно монастырь у нас здесь, но и более чем солидная крепость!

Дорога, по которой мы прибыли, неровной линией тянулась по монастырскому посаду — считай, деревне — и уходила в лесочек на Юге. Он же обступал монастырь с Юго-Запада и Юго-Востока. На север — речка, еще одна большая деревня с уходящей за нее (в лес конечно) дорогой, а в промежутке — колосящиеся, зеленые по случаю июля, поля. Пастораль, если не спускаться на грешную землю с высоты, поразительная, и будь я художником, я бы точно попросился посидеть на колокольне с мольбертом, а так придется слазить и идти на обед.

— Грек, значит, — внимательно изучив испачканное кровью письмо, найденное «богатырями» на теле моего начальника, почухал бороду настоятель монастыря.

Четвертый день моего пребывания в этом мире, время близится к полудню. Сидим за столом в обеденном зале монастыря. Я от настоятеля далеко, потому что местничеством увлекаются не только высокородные бояре. От настоятеля далеко, но и не на самом краю длинной лавки и не менее длинного стола: за мной сидит еще десяток человек, которые временно живут в монастыре. «Калики перехожие» (они же — паломники) обладают статусом поменьше, чем подмастерье иностранного специалиста, которого «выписал» сам Государь. Такой же статус у не рукоположенных жителей монастыря: трудников (работают здесь за еду и «во славу Божию», к принятию монашества не стремятся) и послушников (эти к монашеству стремятся, и уже получили благословление носить подрясник, пояс и скуфью). Сейчас все они отсутствуют, занимаясь монастырскими делами — мы собрались здесь потому, что другого настолько же вместительного помещения не нашлось. К тому же обед скоро — его уже начали готовить, и почему бы не сократить лишние перемещения? «Выше» меня по рангу местные монахи, над ними — «богатыри», потому что Государевы люди. Им плюс-минус равны, с «делением» промеж себя по санам, местные сановники: от диаконов до игумена, который, собственно, настоятелем и является.

Лет ему относительно немного, чуть за сорок, но по местным меркам игумен Алексей считается стариком. Вид его и других мужиков средних лет заставляет меня внутренне содрогаться. Во рту Алексея отсутствует половина зубов, а остальные представляют собой крайне печальное зрелище. Мои зубы пока целы, без единой червоточинки (по крайней мере настолько, насколько это можно разглядеть в том безбожно искажающем мутное изображение изделии, которое местные называют «зеркалом»), но я уже с содроганием жду тот день, когда мне придется столкнуться с актуальной времени стоматологией.

— Грек, Ваше Высокопреподобие, — подтвердил я.

— Гелий Бакас, сын Далмата, — продолжил настоятель.

Гелий Далматович Бакас — то еще имечко, но спасибо за то, что я знаю хотя бы его.

— Так, Ваше Высокопреподобие.

— Помолюсь за отца твоего, — пообещал игумен. — Похоронили? — повернулся к десятнику.

— Честь по чести, Ваше Высокопреподобие, — ответил тот чистую правду.

Похоронили на кладбище недалеко от крепостицы, где ночевали в первый день. Тамошний батюшка отпевал.

— Царствия Небесного, — перекрестился настоятель, и мы вместе с ним. — Тяжко без батьки-то придется, — проявил ко мне сомнительное сочувствие.

— Господь в беде не оставит, Ваше Высокопреподобие.

— На Бога надейся, а сам не плошай, — напомнил Алексей.

— Не оплошаю, Ваше Высокопреподобие, — пообещал я. — Отец мой великого таланта повар был, и меня учил на совесть. Кушать все любят, кому-нибудь да пригожусь.

Блин, говорил же себе не выпендриваться, а сам… Тяжело ментально перестраиваться на неотличимый от интерьера, молчаливый предмет — я таким вообще никогда не был, вот и полезло «великого таланта» и прочее, как реакция на нафиг мне не упавшее сочувствие.

— Правильно, — одобрил игумен. — Уныние — грех смертный, нос по ветру держать надобно. Ступай на кухню, найдешь там келаря, Николем звать, он тебя к делу приставит. Потрудись во Славу Божию, труд он от любого горя спасение.

Высунулся? Теперь иди подтверждай ценность своих слов делом — воздух-то гонять любой может. А я и докажу — неприятно мне на краешке стола сидеть, нюхать натуральных средневековых бомжей. В эти времена как никогда важна репутация, и пора начинать ее нарабатывать.

— Спасибо, Ваше Высокопреподобие.

Пройдясь вдоль остатков стола, я свернул в узкий, темный коридорчик, направившись на свет и усердно размышляя.

Сидеть настоятелю было неприятно — судя по тому, как он все время пытался устроиться поудобнее, его беспокоит геморрой, и это — не смешно, а страшно, потому что его лечить в эти времена не умеют. А еще в окружающем мире существуют туберкулезы, оспы, тифы и прочие неизлечимые в этом времени болезни. Да здесь даже такое понятие как «микробы» отсутствует!

Жить в грязи и вони мало кому приятно, но санитарные и гигиенические нормы находятся в зачаточном состоянии. В монастыре чистенько, но мыть руки перед едой никому и в голову не приходит. К счастью, местные знают о том, что нужно стараться пить кипяченую или изначально чистую воду, а не наполнять флягу из ближайшей лужи или речушки, в которую жители обнесенной частоколом крепостицы, в которой мы ночевали два дня назад, сваливают мусор и выливают нечистоты.

Только здесь я понял всю ужасающую правоту аксиомы «здоровье нужно беречь». Оно у меня, судя по тому, как хорошо и быстро заживает рваная рана на моем затылке, рассасывается гематома на лице, спадает опухоль на губе и улучшается самочувствие, близко к идеальному. Интересно, насколько быстро я бы помер, перенесись сюда в своем старом теле, пусть даже омоложенном? Или насколько быстро померли бы все, кого я наделил живительными микробами и вирусами из будущего? Может эпидемии чумы — пока никаких ее признаков я тьфу-тьфу-тьфу не наблюдаю — так и начинаются, со сбоя во временном континууме? Или не сбоя, а напротив — умышленного замысла Господа.

От размышлений о «замысле» у меня кружилась голова. Зачем я здесь? Где список задач? Что будет, если я сделаю то, что от меня требуется? Я в той реальности все-таки умер, или сознание с памятью (душа, чего уж там) скопировались и перенеслись вот сюда, в тело гречонка шестнадцатого века? Было бы очень здорово — Люде не придется тянуть все одной, а у меня «тамошнего» останется достаточно времени, чтобы переписать сеть на совет директоров, выделив сыновьям пособие за бесполезность. И что будет дальше, когда умрет и это тело? А может реальностей бесконечное множество, и после смерти вот так «разбрасывает» по временам и странам вообще всех? Они все равно не расскажут.

Не знаю. Не знаю, но понимаю — нет, не «замысел», а то, что думать о нем смысла нет. Ответы на все вопросы либо придут ко мне сами, либо их попросту нет. Третий вариант — всё и так предельно очевидно: я буду как минимум стараться выжить и обеспечить себе хоть какой-то комфорт. Он в этом мире, как, впрочем, и прежнем, достигается социальным статусом и деньгами. Отличие лишь в технологиях и некоем базовом уровне в виде инфраструктуры, доступности и стоимости товаров и МРОТа. Нищета? Ха, да даже склонный к алкоголизму обитатель деревенской пятистенки из моих прежних времен живет лучше местного боярина: у него ведь есть электричество…

Я сам по себе ходячий кладезь прорывных технологий и идей, только будет нужно поднапрячься и заручиться помощью местных кадров. Предстоит много экспериментов, но об этом — потом, а сейчас важен промежуточный вывод: не собираясь «лежать на печке», я попросту не могу не создать вокруг себя этакую зону опережающего развития, которая постепенно распространится на всю Русь. Если не наживу могущественных врагов, которые тупо меня зарубят, не осознав без ложной скромности исторических перспектив от наличия такого неописуемо ценного кадра.