Проклятый Лекарь. Том 3 - Виктор Молотов

дурдоме я слышал всякое. Сифилис мозга, одержимость бесами, беременность от святого духа. Но это… это что-то новое. Поздравляю, вы меня удивили.

Я уже готовился разразиться очередной тирадой об особой чувствительности моей тонкой натуры, когда из коридора донёсся шум, который прорвался даже сквозь толстую дверь кабинета.

Нарастающий топот тяжёлых ног, крики, а затем — оглушительный грохот, словно входные двери вынесли тараном.

Орлов вздрогнул и поднял голову от бумаг, его лицо выразило привычное раздражение.

— Опять драка среди ночи, — пробормотал он.

— Проникающее ранение грудной клетки! Срочно! — донёсся из-за двери искажённый крик санитара.

Я встал и открыл дверь как раз в тот момент, когда мимо кабинета почти бегом прокатили каталку.

На ней лежал молодой парень лет двадцати, не больше. Бледный как полотно, с полуоткрытым ртом, из которого вырывались тихие, хриплые вздохи.

Его дешёвая ситцевая рубашка была распорота от плеча до пояса и насквозь пропитана тёмной, почти чёрной кровью.

Нюхль, который материализовался возле меня, невидимой тенью метнулся ко мне и принялся взволнованно тыкать когтистой лапкой мне в ногу, указывая в сторону каталки.

Я прикрыл глаза, активируя некро-зрение.

Картина была прекрасна в своём трагизме.

Жива в теле парня едва теплилась. Это была не река, не ручей — тонкая, вибрирующая, почти прозрачная ниточка, готовая оборваться в любую секунду.

Огромная рваная дыра в ауре зияла прямо в области сердца. Ножевое ранение, судя по характеру повреждений. Глубокое, проникшее в левый желудочек.

Тампонада сердца. Девяносто пять, нет, девяносто восемь процентов смертности без немедленной, высокотехнологичной операции, которую в этой больнице никто и никогда не сделает.

Идеальная добыча.

— Что у нас? — Орлов, забыв про мою «аллергию», тяжело поднялся и подошёл к каталке.

— Драка на Покровской мануфактуре, — торопливо отрапортовал старший санитар, вытирая пот со лба. — Ножом в грудь. Мы его как могли… но он уже почти не дышит, доктор.

Орлов привычным, отработанным за годы движением приложил два пальца к сонной артерии парня. Ничего.

Послушал грудь стетоскопом. Тишина.

Поднял веко, посветил в неподвижный, расширенный зрачок фонариком.

Он выпрямился и с тем же вселенским равнодушием, с которым пять минут назад выписывал мне валерьянку, вынес вердикт.

— Труп по прибытию. Остановка сердца. Везите в морг. Оформляйте документы.

— Стойте! — я резко встал, и мой голос, громкий и властный, разрезал наступившую тишину.

Все взгляды — усталый взгляд Орлова, испуганный медсестры, безразличные санитаров — повернулись ко мне.

Не говоря ни слова, я взялся здоровой правой рукой за своё вывихнутое левое запястье. Короткое, резкое, выверенное с анатомической точностью движение.

ХРУСТ!

Сухой щелчок вправляемого сустава раздался в наступившей тишине приёмного покоя как пистолетный выстрел.

Медсестра вскрикнула и прикрыла рот рукой. Орлов открыл рот, но не смог произнести ни слова. Санитары замерли, глядя на меня с суеверным ужасом.

Я подошёл к каталке, небрежно разминая только что вправленное запястье, и властным жестом отодвинул в сторону оторопевшего санитара.

— Он ещё не труп, — заявил я, и в моём голосе больше не было нытья как у капризного аристократа. В нём зазвенел холодный металл хирурга, вошедшего в свою операционную. — Доктор Орлов, отойдите и смотрите, как надо работать.

— Вы… вы кто такой, чёрт возьми? — наконец выдавил из себя Орлов.

— Доктор Пирогов. Из клиники «Белый Покров», — отрезал я, уже склоняясь над пациентом и активируя целительную силу. — И у вас тут пациент с острой тампонадой сердца, а не «труп по прибытию». Немедленно готовьте малую операционную! Живо!

Мои руки уже работали. Я разорвал остатки его рубашки. Нашёл рану — маленький, почти незаметный прокол между четвёртым и пятым ребром.

Убийца знал, куда бить. Лезвие прошло точно в перикард, сердечную сумку.

Кровь, не имея возможности вытечь наружу, заполнила её, сдавливая сердце, не давая ему сокращаться. Классическая тампонада.

Я положил ладонь ему на грудь. Импульс Живы — мощный, концентрированный — почти всё, что у меня оставалось. Я направил его не в само сердце — это бы просто разорвало его.

Я направил энергию в перикард, заставляя её, как невидимый пластырь, запечатывать разрыв изнутри и одновременно выталкивать скопившуюся, мешающую кровь наружу.

Парень дёрнулся всем телом, как от удара током.

Судорожный, хриплый вдох. Ещё один. Его глаза распахнулись.

— Живой! — ахнула медсестра. — Доктор, он живой!

— В операционную! — рявкнул я на оцепеневших санитаров. — Живо! Ему нужна полноценная операция, я его только стабилизировал! Или вы и этот диагноз будете два часа проверять через рентген⁈

Орлов стоял как громом поражённый.

Из жалкого, капризного нытика с «аллергией на боль» я за долю секунды превратился во властного, уверенного в себе специалиста, отдающего приказы в его собственном отделении.

Контраст был настолько резким, что его мозг, очевидно, отказывался обрабатывать информацию.

— Но… как… — пролепетал он. — Ваша рука… вы же только что…

— Я пациент с вывихом, который вправил себе руку сам, — усмехнулся я. — И заодно врач, который не даёт вам отправить живого человека в морг по вашей халатности. Вопросы зададите потом, в кабинете у главврача. А сейчас — спасать!

Мои слова подействовали. Санитары, очнувшись от ступора, подхватили каталку и бегом покатили её по коридору в сторону операционного блока.

Я шёл быстрым шагом следом, на ходу отдавая распоряжения ошеломлённой медсестре, которая семенила рядом, пытаясь записывать в блокнот:

— Подготовить дренаж для перикарда! Кровь второй группы, резус положительный, для переливания! И позовите мне дежурного хирурга! Любого, кто не спит на ходу и в состоянии отличить скальпель от столового ножа!

Глава 2

У самых дверей операционной, откуда пахнуло холодом и стерильностью, нас встретил дежурный хирург. Он вышел навстречу, вытирая руки полотенцем, и его появление мгновенно остановило нашу суетливую процессию.

На его бейдже было наспех нацарапано: «Сытин П. В.»

Лет сорок пять, ранние седые виски, усталые, но внимательные глаза человека, который видел слишком много смертей, чтобы чему-то удивляться.

В его позе, в том, как он вытирал руки, чувствовалась уверенность опытного ремесленника, а не теоретика.

Консерватор. Человек системы, который, судя по всему, терпеть не может сюрпризы, импровизации и особенно — чужаков на своей территории.

— Стоп! — его голос был не громким, но властным. Он преградил мне путь своим телом. — Кто вы такой?

— Доктор Пирогов, клиника «Белый Покров», — представился я. — Я стабилизировал пациента с тампонадой сердца.

— Спасибо за вашу, без