Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

— Да я…

— Давай, давай…

Освободившись, я подсел к девчонкам, на диванный валик — тот, что справа. Левый занял Сёма Резник — он сосредоточенно перебирал кассеты.

Мимо меня, задевая взглядом, скользнула Тома и чопорно притулилась между Иркой и Кузей. Наташа вежливо подвинулась — ее плечо уютно прилегло к моему боку.

Яся замешкалась, носком цепляя слетевший тапок, и я успел шепнуть ей:

— А Зорька?

— Я приглашала, — виновато зачастила подружка, — но она отговорилась. То ли заболела, то ли мама у нее болеет… Как-то так, в общем.

— Молодец Светка, — одобрительно сказала Кузя, — давно пора.

Повернув голову, я глянул вниз — прямо в невинные Наташины глазки. Томный взмах длинных стрелок ресниц… Тоскующий изгиб румяных губёшек…

«Вот зараза… — подумал я неуверенно. — Или прелесть? Скорее, и то, и другое. В ладной пропорции…»

Ясин призыв «К столу!» прозвучал решительно, словно «К барьеру!»

Из недр «Юрюзани» тетя Дина добыла остывшую, влажную бутылку «Советского шампанского», а Сёма неумело, но бережно откупорил сосуд. Негромко хлопнуло, и из темного горлышка завился дымок.

— Каждому, каждому… — запела Ира, протягивая бокал.

— … В лучшее верится, — подхватила Ясмина. — Ой, мне хватит!

Твердая рука Резника придержала пенную струю, а глаза беспокойно и просительно глянули на меня. Я ответил ленивым жестом: сам как-нибудь. Однако недаром в Сёме текла знойная кровь хитроумных кочевников Ханаана.

— Я человек простой, — сказал он громко, — я говорю стихами! Поэтому… Слово для поздравления предоставляется Дюхе!

Что мне оставалось? Встать и поднять бокал.

— Ясенька, — заговорил я прочувствованно, — мы все очень ценим твою дружбу. Вон, как далеко ты отъехала, а от коллектива не оторвалась! Единственное огорчение в том, что этот год — последний для нашего класса… Но я очень надеюсь, что все мы на всю жизнь останемся одноклассниками и одноклассницами! Будем встречаться, будем помогать друг другу, помнить и не забывать. И мне больше всего хочется, чтобы ты долгие-долгие годы оставалась такой же, как сейчас — хорошенькой, умненькой, настоящей подругой! За тебя, Яся!

— За тебя! За тебя! Яська-а! — загомонили гости, и бокалы сошлись, высекая искрящиеся блики.

Тетя Дина даже всплакнула, и смущенно отмахивалась платочком, Ясмина тискала ее, да ластилась, а меня и впрямь потянуло на думы о будущем.

«Прекрасное далёко» скрывалось в тумане времен, накатывая из неведомых далей вечности. Что ждет нас десять, двадцать лет спустя? Какая жизнь нам уготована? Очень надеюсь, что повторения пройденного точно не будет!

«Счастье для всех — и даром! — я сделал глоток, хлебнул еще, обводя друзей глазами. — Будьте счастливы!»

А поставив на скатерть пустой сосуд, обнаружил изящную Наташину руку, заботливо подкладывающую в мою тарелку «оливье» и «селедку под шубой».

— Понимаю, закуска градус крадет… — сладко ворковала девушка. — Но надо, Дюша, надо!

Отчетливо клацнула магнитофонная клавиша, и плавные аккорды прибоя заполнили комнату широким разливом.

— Tu sais, je n’ai jamais été… — Джо Дассен вспоминал об «Индейском лете».

Кузя гибко поднялась, и вытянула меня за руку. Я опомниться не успел, а мы уже плыли в мелодичном колыхании волн. Руки будто сами по себе обняли тонкую девичью талию, прижали покрепче, и Наташины ладони, платонически лежавшие у меня на плечах, мягким, ласкательным движением сплелись на шее.

Покачиванье стройных бедер упруго передавалось моим пятерням, оно завораживало и подчиняло, а когда светлая, чуть печальная музыка истаяла, Кузя потянулась к моему уху, приятно упираясь бюстом, и зашептала:

— Соколов… Я больше не хочу, чтобы ты у меня взрыднул!

— Спасибо! — ляпнул я, и услыхал озорной смех в ответ.

А мне вдруг стало остро, пронзительно ясно, что ушедшее лето и весь уходящий год сделались моим внутренним перевалом, по ту сторону которого вторично остались детство, отрочество, юность, преподнесенные мне Сущностью в дар, опасный и тяжкий.

Всё… Отныне передо мной тянулся долгий спуск во взрослую жизнь — ту самую, которая, если верить хокку Джеймса Бонда, дается лишь дважды. Впрочем, для меня это не поэзия, а проза.

Да… Это было неприятно — осознать утрату чего-то важного, определяющего… Чего? Детской невинности? Романтической недосказанности — той ребячьей несвободы, когда душный стыд и холодящий страх удерживают вожделение на грани поцелуя?

Глупый, наивный Дюша! Ты лучше посмотри на своих друзей и подруг — они все тяготятся детством, пусть даже плохо понимая ценность безмятежной поры! Они влюбляются — серьезно, на всю жизнь — вон, как Пашка в свою Ирку! И хотят — трепещут, но хотят отношений, в коих им отказано, ибо — дети.

— Яся! — зазвенел голос Родиной. — А где твоя мама? Я думала, она на кухне, а ее вообще нигде нет!

— Ушла по-английски! Хи-хи… К знакомой!

— Пашка! — рассмеялся Резник. — Гаси свет!

Щелчок — и комната погрузилась в густой, теплый мрак, едва рассеянный фонарями и яркими окнами детсада во дворе.

— Так вообще ничего не видно! — громко всплеснула Яся. — Ир, там бра над тобой! Ага…

Но, пока вкрадчивая темнота еще заполняла малогабаритное пространство, гладкие ручки обняли меня за шею, и Томин шепот опалил ухо:

— А я видела, как ты Кузю зажимал! Если еще… хоть раз… хоть разочек… Прибью!

И теплые губы впились в мою шею долгим сосущим движением — в животе сразу запорхали бабочки. Целый рой бабочек щекотал меня биеньем нежных крылышек, нагоняя томление. Проклятый возраст…

Щелкнула настенная лампа в виде старинного фонаря, и тусклый свет смешал тени.

— У-у… А так всё видно! — расстроенно заголосил Паштет.

— Ты, главное… — фыркнул Сёма, давясь смехом. — Ирку ни с кем не перепутай!

— Я ему перепутаю! — грозно пообещала Родина, и радостно взвизгнула. Видать, Пашка верно разобрал, с кем щупаться.

И тут Яся меня удивила. Не тем, что переоделась в дареный батничек…

— А давайте сыграем! — воскликнула она. — В «бутылочку»!

— Я «за»! — Резник вскинул обе руки, голосуя.

— Ну-у… Можно, — снисходительно молвила Кузя.

— Прежде чем играть в «бутылочку», — резонно заметил Паха, — надо ее сначала допить!

— Так наливай!

— Да там половинка всего, меньше даже…

Сёма приблизил бутылку к бра. Подскочив к нему, Яся гордо заявила:

— Это мы с мамой еще летом привезли! Из Прибалтики! И до сих пор стоит!

— Ликер «Шартрез»… — щурился Резник.