О бедном мажоре замолвите слово 3 - Виталий Сергеевич Останин

— там большая община ниппонцев со времен Исхода живет. Ничего не помогало. Когда мне исполнилось десять и у родителей появилась вторая дочь, его немного отпустило, ведь у Софьи дар имелся. Но ненадолго. Вскоре идея «восстановить справедливость» вновь овладела им, и он опять взялся за поиск способов.

— И на этот раз получилось? — предположил я, когда рассказчица сделала небольшую паузу, чтобы глотнуть кофе.

— Не сразу, — ответила она печально. — А потом он наткнулся в одной османской лавке на древний манускрипт некоего алхимика Халиль аль-Марифати, который назывался «Пробуждением спящего Солнца». Согласно этому труду, требовалось создать особый эликсир — не буду утомлять тебя подробностями — после чего провести ритуал переноса.

— Вот тут не понял… — поднял я руку.

— Ничто не берется из ничего, — кивнула Аника. — Нельзя создать дар, если его не было. Но его можно было, скажем так, пересадить. Для этого требовался донор — одаренный.

Ну вот, я же говорил, что все закончится криминалом? Не ошибся, выходит. Батя маленькой графини пустился во все тяжкие и пошел на преступление. Ожидаемо.

— И он кого-то убил?

— Троих, — едва слышно отозвалась Воронина. — Я об этом узнала значительно позже, когда уже стала достаточно взрослой, чтобы отец мне сам рассказал. У него никак не получалось найти «созвучного» донора, чья душа и сущность входили бы в резонанс с моими. Успешная пересадка произошла, когда мне исполнилось двадцать лет. И я обрела магические способности. На целый год.

— А потом?

Как-то незаметно я проникся рассказом коллеги, хотя, с точки зрения твердого рационалиста, каковым я себя все время считал, он и звучал, будто исповедь сумасшедшей. Или страшная сказка. Хотя, о чем это я. Живу я в этой сказке, забыл уже?

— Потом все способности ушли, Михаил. Как вода в песок. А я изменилась. Сперва это не бросалось в глаза, но со временем, особенно когда мои младшие сестры продолжали расти, моя внешность вызывала все больше и больше вопросов. Я перестала стареть. Практически полностью. За прошедшие пятьдесят три года мой биологический возраст сдвинулся на пять лет.

Вот тут как раз было то самое место в ее рассказе, чтобы неверяще поднять брови и сказать: «Не может этого быть!» И я видел, что она прямо ждет этой фразы. И решил ее разочаровать.

— То есть тебе сейчас где-то около семидесяти?

— Фу таким быть, Шувалов! — фыркнула Аника. — Тебя вообще что ли не учили, что говорить о женском возрасте дурной тон?

Но, несмотря на этот шутливый тон, глаза моей собеседницы продолжали оставаться очень серьезными. И напряженными. Она ждала моей реакции — страха или отвращения, я не знаю. Но не находила их.

А было бы что искать! Я так-то сам душа старого опера в молодом княжеском теле. Чтобы меня удивили результаты экспериментов ее отца? Да щас!

Не, ну удивили, конечно, чего врать…

— Семьдесят три? — все же настойчиво повторил я.

— Да, — ответила Аника. И продолжила внимательно ждать моей реакции.

Очень хотелось ляпнуть что-нибудь вроде: «А больше шестидесяти не дашь!», но я сумел удержаться. Шутки шутками, но ей сейчас все это говорить тяжело, не говоря уж о том, чтобы мои остроты выслушивать.

Вместо этого я выдал другое:

— Ну теперь понятно, откуда у тебя знакомые в Красноярске, способные военный «мобик» дать покататься!

— Ты! — глаза девушки широко распахнулись, а на лице появилось возмущенное выражение. — Шувалов, ты только это из моего рассказа понял⁈

— Не, ну не только это! — замахал я руками. — Но и это тоже. Да погоди ты! — отбив брошенную в меня салфетку, продолжил говорить. — Мне реально не давали покоя твои обширные связи! Все это время, блин! То опера из другого отдела перед тобой тянутся, чуть ли не по стойке смирно встают, то вот эти красноярские дела. Да много всего по мелочи. Не тянула ты на обычного капитана уголовного розыска. И я не мог никак понять — откуда у молодой блондинки столько знакомых, да еще и явно ей чем-то обязанных. А тут все сразу на места встало.

Воронина-Воронцова дернула щекой.

— Аналитик хренов!

— Не выражайтесь, сударыня, вы же графиня! — сразу после этих слов пришлось ставить щит, поскольку следующим снарядом Аника избрала чайную ложку. — Ну хорош уже! Я попытался немного разрядить обстановку…

— В своей неподражаемой манере!

— Других манер у меня для вас нет. И я готов слушать дальше, если что.

— Да я уже все рассказала, в общем-то.

— Ну для меня пока осталось непонятным, как ты вообще в полицию попала.

— Ах, это… — начальница усмехнулась. — Ушла из дома, когда узнала, что именно делал отец. Поругалась со всеми, сменила фамилию, постаралась потеряться. Кое-какие личные фонды у меня имелись, рента с парочки предприятий, которые мама еще в качестве приданого принесла, так что жить я могла бы и без работы.

— А вот и ответ, откуда у капитана полиции квартира в престижном районе, — хмыкнул я, обнаружив еще одно объяснение.

— Если уж быть совсем точным, то — одна из квартир, — вернула мне ухмылку Воронина, но сразу же снова сделалась серьезной. — Через несколько лет такого существования мне стало ужасно скучно и тоскливо. Друзья остались в прошлом, с кем-то сближаться я боялась. Я тогда, помню, подумала — а какой прок от моей жизни тогда? Неизвестно, может быть она будет очень долгой или я умру в положенный срок, постарев за несколько дней? Сидеть и ждать чего-то? Вот я и стала искать, чем может заняться молодая женщина без дара. Оказалось, у меня недурно получается расследовать преступления.

Недурно! Ха! Да у нее процент раскрываемости… Хотя вот подумал об этом и сразу понял — это не талант, а, скорее, опыт. Очень большой опыт.

— И давно ты в системе?

— Чуть больше сорока лет. Но выше капитана, как ты понимаешь, никогда не поднималась — проблемы внешности. Работала в одном месте лет пять-десять максимум, потом уезжала и начинала все в другом. По стране покаталась практически по всей, но всегда в столицу возвращалась.

— И никто не заподозрил?

— Кому надо — знают, — отрезала Аника. — Сам понимаешь, такое в тайне не удержать. Остальные же… Ну, может, это и выглядит странно, но кто как себе объясняет. Я слышала даже версию о династии сыщиков Ворониных, где я — своя собственная внучка.

Я представил эту картину и не смог сдержать улыбки. Девушка тоже растянула губы, но без всякого веселья. Однако я заметил, что она стала держаться менее напряженно. Словно бы ее более чем удовлетворила моя реакция на ее рассказ.

— А тот дедок… прости — тот