Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Я обязательно вернусь завтра утром, — пообещал я ей на прощание. — И мы все решим.

Возвращаясь в гостиницу, я впервые за этот год чувствовал себя абсолютно, безоговорочно счастливым. Все мои войны, казалось, были выиграны. Все дороги — открыты. И впереди была только жизнь.

Наутро я первым делом отправился к Кокореву. Он находился в своей конторе на Литейном. Я застал его за утренним чаем.

— Ну, что, нашел свою беглянку? — спросил он с лукавой усмешкой, едва я вошел.

— Нашел, — ответил я. — И женюсь. Через две недели.

Он так и замер с чашкой в руке.

— Как «женюсь»⁈ Так быстро⁈

— А чего тянуть, Василий Александрович? — я рассмеялся. — Жизнь коротка.

Я рассказал ему всю вчерашнюю историю. Он слушал, то хмурясь, то посмеиваясь, а когда я закончил, хлопнул себя по колену.

— Ну, брат, ну ты даешь! Целый роман! И что, помощь моя нужна? В организации?

— Нужна, — кивнул я. — Будь шафером. И помоги все устроить. С размахом, чтобы весь Петербург ахнул.

Кокорев загорелся. Для него организация такой свадьбы была сродни крупной коммерческой операции, и он взялся за дело с присущей ему кипучей энергией.

Днем, встретившись с Ольгой, мы начали составлять план. Он был прост и ясен, как военный устав.

Венчаться решили в церкви Святой Екатерины, чей величественный фасад возвышался на Невском. Это было прекрасное, самое достойное место. А свадебный пир решили заказать в в большом зале ресторана Дюссо. Это было самое модное и дорогое заведение столицы, ресторан, где обедали министры и гвардейские генералы. Устроить банкет у Дюссо — значило не просто отпраздновать свадьбу. Это будет некое заявление, демонстрация того факта, что сибирский промышленник Тарановский входит в высший свет Империи не через черный ход, а с парадного крыльца.

Определившись с главным, мы погрузились в предсвадебную суету. Кокорев взял на себя самые хлопотные дела: заказ залов, переговоры с оркестром, составление меню. Ольга, счастливая и взволнованная, отправилась к лучшей столичной портнихе заказывать подвенечное платье. Две недели — крайне сжатый срок, и я посоветовал ей сразу настраиваться на «двойной тариф» Ну а сам я, в сопровождении молчаливого Соколова, поехал по ювелирам. В лавке самого Фаберже, после долгого выбора, я заказал для себя и Ольги обручальные кольца — простое, из гладкого червонного золота, но такой дивной чистоты, какая и не снилась иркутским купчихам.

Оставались приглашения. Вечером того же дня мы с Ольгой сидели в ее гостиной и составляли список гостей. Он получился пестрым. Определившись с датой и местом, можно было наконец заказывать пригласительные карточки. Все шло на удивление гладко.

На следующий день, поручив Кокореву заказать гравированные пригласительные карточки в лучшей типографии Голике и Вильборга, я с головой окунулся в дела «Сибирского Золота». Нужно было разработать чертежи новых машин и механизмов, встретиться с юристами, подготовить документы для обоснования постройки Транссиба. Жизнь, казалось, наконец-то входила в спокойное, деловое русло. Свадебные хлопоты, промышленные проекты, встречи с нужными людьми — все это было приятно и понятно.

Я вернулся в гостиницу поздно вечером, уставший, но довольный. Настроение было прекрасным. В номере меня, как всегда, ждал ротмистр Соколов. Он сидел в кресле у камина и читал газету. Но едва я вошел, он поднялся мне навстречу, и я сразу понял — что-то случилось. На его лице, обычно непроницаемом, как маска, было странное, почти тревожное выражение.

— Что такое, ротмистр? — спросил я.

— Вам предписано явиться завтра, в десять утра, в Министерство иностранных дел, — сказал он ровным, казенным голосом.

Я замер. Министерство иностранных дел. Вотчина канцлера Горчакова. Что я, сибирский золотопромышленник, мог понадобиться там?

— Кто… кто меня вызывает? — спросил я, и сердце мое пропустило удар.

Соколов посмотрел на меня своим холодным, всевидящим взглядом.

— Вас желает видеть лично князь Горчаков, господин Тарановский.

Он сделал паузу и добавил фразу, от которой у меня по спине пробежал ледяной холод:

— И он просил непременно захватить с собой ваши английские карты.

Все. Они знали. Мои маньчжурские похождения, разгром хунхузов, захваченные бумаги — доклад Корсакова дошел до самого верха. И теперь мне предстояло держать ответ не перед уездным приставом и не перед сибирским губернатором. Мне предстояло держать ответ за свои действия перед высшими должностными лицами Империи.

Похоже, вся моя счастливая, безмятежная петербургская жизнь, едва начавшись, летела к чертям.

Глава 11

Глава 11

На следующее утро, ровно в десять, карета, в которой ехали мы с ротмистром Соколовым, остановилась у величественного здания Министерства иностранных дел на Певческом мосту. Серое, строгое, оно подавляло своей казенной мощью. Соколов, предъявив на входе какой-то документ, беспрепятственно провел меня внутрь, мимо застывших у входа часовых и вышколенных швейцаров. Мой статус поднадзорного здесь превратился в своеобразный пропуск.

Нас оставили ждать в огромной, гулкой приемной с высоченными потолками, лепниной и гигантскими окнами, выходившими на Дворцовую площадь. Я сел на жесткий, обтянутый темной кожей диван. Соколов, как изваяние, застыл у двери, его присутствие ощущалось физически, как холод, исходящий от мраморных стен. Время тянулось мучительно долго. Чиновники в темно-зеленых вицмундирах бесшумно скользили по натертому паркету, бросая на меня короткие, любопытные, оценивающие взгляды. Я чувствовал себя диковинным зверем, пойманным в Сибири и выставленным на обозрение столичной публике перед тем, как решить его участь.

Внутренние двери в дальнем конце приемной бесшумно распахнулись. Из кабинета вышел высокий, сухой старик в сопровождении молодого атташе. Я узнал его по портретам в газетах — английский посол, лорд Нейпир. Он прошел мимо, направляясь к выходу, и наши взгляды на долю секунды встретились. Его глаза — холодные, голубые, вежливые — не выражали ровным счетом ничего. Но мне показалось, что он знает все — и про Маньчжурию, и про карты, и про меня. Англичанин едва заметно кивнул — не мне, а просто в пространство, знак вежливости пустому месту — и проследовал дальше. Я проводил его взглядом, и по спине пробежал холодок. Змеиное гнездо!

Наконец, дверь снова открылась, и на пороге появился секретарь.

— Господин Тарановский? Его сиятельство князь Горчаков готов вас принять.

Он посмотрел на Соколова.

— Вас, господин ротмистр, просили подождать здесь.

Соколов молча кивнул. Я поднялся и, стараясь сохранять внешнее спокойствие, вошел в кабинет канцлера Российской Империи.

Он был огромен. Залитое холодным светом из высоких окон пространство казалось бесконечным. Стены почти полностью скрывались за гигантскими картами мира — Европы, Азии, Америки. В центре, как утес посреди бушующего моря политики, стоял массивный письменный стол темного дерева. И за ним, в глубоком кресле, сидел он.

Александр Михайлович Горчаков. Канцлер. Пожилой, но еще не старый человек в простом статском сюртуке без всяких регалий. У него было лицо уставшего аристократа — тонкие, породистые черты, высокий лоб мыслителя, седые волосы, аккуратно зачесанные назад. Он поднял на меня глаза — умные, чуть прищуренные, с тяжелыми веками, глаза человека, который видел все, знает все и бесконечно устал от этого знания, но продолжает нести на своих плечах неподъемный груз судьбы Империи.

Он не встал. Лишь кивком указал мне на стул напротив стола — маленький, жесткий, неудобный стул для просителей.

Я сел предложенного стула, чувствуя себя школьником перед строгим экзаменатором. Горчаков несколько секунд молча изучал меня, затем кивнул на двух других мужчин, присутствовавших в кабинете.

— Господин Тарановский, позвольте представить, — его голос был ровным, почти безразличным. — Барон Жомини, мой советник. Генерал-майор Игнатьев, директор нашего Азиатского департамента.