Мир сошел с ума (СИ) - Greko

— Если же месье желает приобщиться к знаменитой парижской богеме в демократичной обстановке, рекомендую недавно открытое поблизости кафе «Ротонда», — продолжал распинаться консьерж. — На бульваре Монпарнас вы найдете развлечения на любой вкус — танцевальные залы, такие, как «Бал де ла Орд» или «Бал Рус», кинотеатры «Бобино» и «Четыре колонны», частные артистические вечеринки, кафе и рестораны «Le Dôme», «Джигиты», «Клозери де-Лила». Но спешу предупредить: квартал Монпарнас — в процессе преобразования, и публика на улицах попадается разная. Одинокой женщине после 18−00 на улице лучше не появляться, это сочтут неприличным. А вам месье, если вы любитель вечерних прогулок, лучше избегать темных переулков, где творятся странные события, вплоть до поножовщины, затеянной сутенерами.

Месье и мадам возжелали «Ротонду», которую держал папаша Либион, пузатый верзила в огромном жилете, обожавший художников и разрешавший им часами сидеть с пустым бокалом.

Его супруга встречала гостей у оцинкованной стойки, за кассой, на фоне монструозного аппарата для приготовления кофе, и по соседству с батареями аперитивов и крепких напитков, занявших позиции перед зеркалом в вычурной раме. Еще недавно здесь был обувной магазин — теперь же всю его площадь заполнила подкова стойки, игральные автоматы и столики в один ряд вдоль стен. Основной зал, только-только переоборудованный из бывшей лавочки, не мог похвастать шиком, здесь густо пахло табаком и анисовкой, а за входной решетчатой дверью а-ля салун помещалось всего двенадцать столов — мраморные с розовыми прожилками столешницы на витых треногах. Вокруг них теснились посетители, нам едва-едва нашли свободное место (1). Консьерж не соврал: здесь действительно стирались социальные границы — аристократия сюда не хаживала, метры литературы по-соседски выпивали с нищими художниками, а безработные журналисты могли обмениваться острыми шутками с важным политиком. Три гарсона метались между полусотни клиентов и, казалось, успевали повсюду.

Не успели мы рассесться на неудобных стульях и сделать заказ — себе я выбрал тартар с жареной картошкой пай, а супруге фирменный луковый суп, — как над нашим столом навис неопрятный молодой человек с чахоточного цвета лицом, похожий на жителя трущоб, несмотря на бежевый костюм и алый шарф, украшавший его шею. Этакий принц-бродяга с глазами наркомана или отвергнутого любовника.

— Позвольте представиться, я Амедео Модильяни, еврей из Ливорно. Один франк — и я напишу портрет вашей дамы.

Первым моим порывом стало желание дать ему хорошего пинка. Но потом в голове щелкнуло. Конечно, в прошлой жизни образованием я не блистал, но фамилию такую слышал.

— Месье художник, я заплачу вам пять франков, если вы особо постарается, — преодолевая некоторую робость, сообщил я через супругу.

Оля слабо запротестовала.

— Такая шея, как у вашей спутницы, достойна пятифранковой усидчивости, — на голубом глазу заявил художник и немедленно приступил к работе. — Закончу, когда вы разделаетесь с десертом.

— Мы долго пьем кофе, можете не спешить, — успокоил я его, немного приврав.

То, что здесь называли кофеем, изготавливалось ведрами в никелированной бадье, кипящей целые сутки, и моим стандартам не соответствовало от слова «вообще». Наслаждаться им? Я бы с большим удовольствием вылил его на пол, но, боюсь, после такой эскапады вход к папаше Либиону нам перекроют. А у меня, между прочим, родилась конгениальная идея назаказывать Олиных портретов у десятков пока непризнанных гениев или у тех, кто пока не избалован американскими деньгами. Судя по тому, как мало выходцев из Нового Света проживает в «Лютеции», тут можно неслабо разжиться за гроши подлинниками, которые в будущем будут стоить умопомрачительные деньги. Так что придется потерпеть и делать вид, что кофе великолепен.

— Кто из художников нынче блистает на Олимпе Монпарнаса, синьор Амедео?

Модильяни поднял на меня свои больные глаза.

— Интересуетесь современным искусством? Тогда вам повезло. За последние годы с Монмартра сюда сбежало немало неплохих творцов. Бурдель, Вламинк, Брак, Боннар, Фриез, Вюйяр, Леже, Дерен… — сыпал он именами. — Или вам подавай тех, кто пооригинальней и помоложе? Пикассо, Шагала, Цадкина?

— И эти здесь? — не слишком почтительно отозвался я о корифеях.

Художник отложил лист, над которым работал, и серьезно всмотрелся в меня:

— Вы коллекционер? — слегка дрожащим голосом с надеждой спросил он.

— Скорее инвестор, — хмыкнул я. — Но не чужд искусства. Я кинопродюсер помимо всего прочего.

Амедео расхохотался.

— Вы напоминаете мне папашу Вигуру, хозяина бистро «Ля-Вигурелль». Его любимая присказка: «Господа, хоть я и трактирщик, но очень люблю искусство: по воскресеньям я хожу либо в кино, либо в Лувр!»

— Устройте мне знакомство со своими приятелями, — попросил я.

— Нет ничего проще! — расплылся в улыбке художник и, вернувшись к работе, с пафосом провозгласил. — Кажется, нам улыбнулась удача, и у нас заваляется в кармане достаточно су, чтобы пережить холода!

… В Париже выпал снег — редкий гость в этих краях. Немного сопливившая Оля не желала покидать уютное тепло нашего номера, а мне хотелось прогуляться, несмотря на то, что сумерки уже подкрадывались к бульварам, как хитрый лис — к курятнику за галльским петухом.

— Сто лет не слышал хруста снега под сапогами, — мечтательно произнес я, разглядывая побелевшие крыши и дымку вдали, полностью скрывшую Эйфелеву башню и купол Дома Инвалидов.

— Васечка, ты становишься настоящим парижанином, тебя так и тянет на улицу вопреки всему на свете, — ласково сказала жена, кутаясь в плед. — Надень свои любимые выносливые ботинки и что-то потеплее. Апчхи!

— Выздоравливай поскорее. Снег долго не пролежит, и, увы, тут нет троек, как в России. Но мы что-нибудь придумаем.

Я покосился на ряд картин без рам, выстроившихся вдоль одной из стен гостиной в нашем четырехкомнатном номере, и необычайно довольный собой отправился на прогулку.

Заснеженный бульвар Распай меня очаровал. Угольные цепочки следов, черные контуры деревьев, чернильные зонтики прохожих, печальные темные лошади, с трудом переставляющие ноги в попытки утащить за собой тележку, и все это на белом фоне… Париж меня отшлифовал, как многих — превратил в романтика…

Я направился вниз, в сторону Монпарнаса, рассчитывая пройти его до конца. Под скрип быстро тающего снега под ногами снова вернулся к мыслям о «Титанике». Время шло, ничего толкового в голову не приходило. Отправил анонимное письмо в адрес «White Star Line», заказчика суперлайнера. В ответ — тишина, даже язвительной отписки не прислали на абонированный мной почтовый ящик. Пытался опубликовать предостережение в французских газетах — опять мимо…

— Американец! Купи нам шляпку! — закричала стайка простоволосых девушек, столпившихся у входа в «Ротонду».

Без шляпки женщин в кафе не пускали, а многие натурщицы, покрутившись в мастерских художников и проникшись духом богемы, страстно желали попасть к папаше Либиону. У него собирались не только звезды Искусства, меценаты и богатые путешественники, вроде меня, но и все политики мира, занятые подготовкой своих революций — настоящий центр Вселенной. Мольба о шляпке давно превратилась в традицию, и кто знает, быть может, найдется добрая душа, способная осчастливить одну из жриц тайной музы живописцев.

Я вежливо приподнял свою шляпу — элегантный хомбург, на который, скрепя сердце, поменял свой стетсон ради чопорной Европы — и проследовал дальше.

Темнело.

Редкие фонари скупо сопротивлялись сумеркам, в витринах загорались ацетиленовые лампы — бульвару явно не хватало неоновой рекламы, хотя газеты писали, что скоро такая появится над дверью парикмахерской на Монмартре.

Чувствуя, что продрог, что даже в выносливые ботинки проникает сырость, завертел головой в поисках спасительной гавани в виде кафе. На перекрестке бульваров Монпарнас и Мон-Сан-Мишель (или Бульмиша, как говорили парижане) на глаза попалась вывеска — La Closerie des Lilas.