Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий

Он был загнан в угол. Но в этом углу я оставил для него золотую клетку с открытой дверцей. И он не колеблясь шагнул в нее.

— Вы правы, господин Тарановский, — сказал он уже совершенно другим, деловым тоном. — Именно так мы и поступим.

Он подошел к столу и дернул за шнурок звонка. Вошедшему адъютанту он отдал короткий, четкий приказ:

— Немедленно пригласите ко мне губернского прокурора и господина жандармского штаб-офицера. Срочно.

Я остался в кабинете губернатора, с вежливым видом приняв его предложение «подождать господ из ведомств». Пока адъютант летел с поручением, я вел с Деспот-Зеновичем непринужденную светскую беседу, которая, однако, была частью моего плана.

Я делился сплетнями из столицы. Рассказывал об успехах Кокорева и барона Штиглица по оздоровлению Главного общества железных дорог, о том, какой фурор произвел их тандем на парижской бирже. Как бы невзначай упомянул о высочайше одобренной «горной свободе» на Амуре, которая должна привлечь в край тысячи переселенцев. Наконец я в общих чертах обрисовал ему перспективы моего нового общества, «Сибирского Золота», дав понять, что за проектом стоит личный интерес великого князя Константина.

Я видел, как с каждой фразой меняется отношение губернатора. Он переставал видеть во мне просто обиженного вкладчика. Он видел человека с колоссальным влиянием, друга могущественнейших людей империи, доверенное лицо члена императорской фамилии. К тому моменту, как в кабинет ввели губернского прокурора и жандармского штаб-офицера, Деспот-Зенович смотрел на меня уже не с настороженностью, а с заискивающим уважением.

Прокурор, сухой, педантичный чиновник, и жандарм, бравый вояка с пышными усами, очевидно, не понимали срочности вызова. Но губернатор не дал им времени на размышления. Желая показать «столичному гостю» свою решительность и хозяйскую хватку, он обрушился на них с громом и молниями.

— Господа! — прогремел он, ударив ладонью по столу. — Доколе в моей губернии будет твориться беззаконие⁈ Мне докладывают о чудовищных хищениях общественных средств, о поругании богоугодного дела! Сироты вместо нового приюта брошены в тюрьму! Я требую немедленного, самого строгого расследования!

Прокурор и жандарм переглянулись, ошарашенные таким напором. Губернатор кивнул в мою сторону.

— Вот, господин Тарановский, один из главных благотворителей, лично прибыл из столицы. Опросите его. И чтобы через час у меня на столе лежала записка о первых принятых мерах!

Чиновники, взяв себя в руки, приступили к формальному допросу. Я спокойно и сдержанно пересказал им уже известную историю: пожертвование, создание общества, строитель в лице начальника тюрьмы Хвостова, пустырь вместо приюта.

— Весьма прискорбно, — процедил прокурор, когда я закончил. — Мы начнем проверку…

— Господа, — прервал я его. — Возможно, я смогу несколько ускорить ваше расследование.

Я достал из кармана мятую бумажку, которую мне дал Изя, и положил ее на стол.

— Мне тут донесли некоторые любопытные детали о господине Хвостове. Например, о его крупном карточном долге купцу Плеханову. Вероятно, именно на погашение этого долга и пошли деньги, собранные на сирот.

Прокурор заинтересованно подался вперед.

— А еще, — я понизил голос, и в кабинете повисла ледяная тишина, — мне стало известно, что в доме господина начальника тюрьмы каждые три месяца полностью меняется женская прислуга. И всякий раз это молодые арестантки из женского отделения вверенного ему заведения. Их берут якобы для работ по дому, а затем возвращают обратно на нары, беря новых.

Всем в кабинете стало не по себе. Жандармский офицер побагровел, прокурор нервно кашлянул. Даже губернатор смотрел на меня с нескрываемым ужасом. Обвинение в казнокрадстве было привычным делом. Но это… это было чудовищно. Это пахло скандалом, который мог похоронить карьеру каждого из присутствующих.

— Я понимаю, что расследование потребует времени, — заключил я, поднимаясь. — Но, к сожалению, собственные дела не позволяют мне надолго задерживаться в Тобольске. Я очень надеюсь, что этот прискорбный вопрос удастся решить, пока я еще нахожусь в городе.

Я вежливо, но твердо установил им временные рамки. И они это поняли.

— Будьте покойны, господин Тарановский! — заверил меня губернатор, провожая до дверей. — Виновные будут наказаны. В самые кратчайшие сроки!

Я покинул резиденцию губернатора с чувством холодного, мрачного удовлетворения. Маховик был запущен. Теперь оставалось лишь ждать, пока безжалостные шестерни имперской машины, смазанные страхом и подкрепленные авторитетом церкви, начнут перемалывать моих врагов.

— На окраину, к острогу, — бросил я ямщику.

Сани катились по заснеженным улицам, и я чувствовал, как спадает ледяная броня, которую носил на себе весь этот день. Я больше не был интриганом, стратегом, мстителем, а ехал к единственному человеку, ради которого все это и затевалось. Я ехал к сыну.

Маленький домик Прасковьи Ильиничны встретил меня теплом и тем же запахом свежеиспеченного хлеба, что и вчера. Она молча пропустила меня в избу, понимающе кивнув, и оставила нас одних.

Ванечка сидел на полу, на пестром домотканом коврике. Он больше не возился с ложкой — теперь у него была настоящая игрушка, деревянная лошадка на колесиках, которую я привез из Москвы. Он был так увлечен, что не сразу меня заметил.

Я тихо опустился на пол рядом с ним. Не на колени, как в первый раз, а просто сел рядом, скрестив ноги. Он поднял на меня свои серьезные глаза.

Я не говорил ни слова. Просто был рядом. Протянул руку и осторожно коснулся его мягких волос. Он не отстранился. Посмотрел на мою руку, потом снова на меня. Я взял с пола деревянный кубик и положил перед ним. Мальчик посмотрел на кубик, потом на меня, а затем своей маленькой, пухлой ручкой поставил его на спину лошадке.

И в этот момент вся моя ярость, жажда мести, все мои грандиозные планы по завоеванию мира показались чем-то мелким, суетным и бесконечно далеким. Было только это. Тепло натопленной избы, запах хлеба и маленький, сосредоточенно сопящий человек, который строил свой собственный, понятный лишь ему мир. И ради этого простого хрупкого мира я был готов на многое.

Я провел с ним так несколько часов, до самого вечера. Мы просто были вместе. А потом, когда Прасковья Ильинична унесла моего сына спать, я попрощался и вышел на мороз.

Вернулся на постоялый двор, когда над Тобольском уже сгущались сумерки. День был долгим и напряженным, но чувство теплоты после встречи с сыном еще не покинуло меня. У самого входа в трактир, словно из воздуха, возникла фигура Мышляева. Передо мной стоял собранный, подтянутый офицер, который коротким, по-военному четким поклоном приветствовал своего командира.

— Господин Тарановский, — доложил он ровным голосом. — Караван прибыл. Люди и грузы размещены на трех ближайших постоялых дворах. Все в порядке.

Новость была неожиданной и прекрасной. Я рассчитывал, что они доберутся не раньше чем завтра к вечеру.

— Отлично, — кивнул я, и холодный расчет мгновенно вытеснил все другие чувства. — Очень вовремя. Найдите Рекунова и господина Шнеерсона. Все ко мне в номер. Срочно.

Через десять минут мои «командиры» были в сборе. Изя, взволнованный и любопытный, Рекунов, спокойный и непроницаемый, и Мышляев, стоявший чуть поодаль с видом человека, четко знающего свое место. Я обвел их взглядом.

— Господа, — начал я без предисловий. — С этой минуты и до рассвета все наши люди должны быть в полной боевой готовности. Вы, Степан Митрофанович, и вы, господин Мышляев, объединяете своих людей. Вечером или ночью у нас могут быть гости!

Изя изумленно захлопал ресницами.

— Курила, я тебя умоляю, я таки ничего не понимаю, зачем? — вскинул он руки. — Ты же запустил официальный процесс! Губернатор, прокурор, епископ… Зачем нам эта ночная война?

— Именно, Изя. Я его запустил, — спокойно ответил я, подходя к окну и глядя в темноту. — И теперь главная заноза в заднице начальника тюрьмы Хвостова — это я. Он знает или узнает, что я здесь. И понимает, что завтра за ним придут. Такой человек, как он, загнанный в угол, вряд ли упустит возможность решить все кардинально. Не от смелости, а от страха. Он попытается убить меня сегодня ночью. Тогда у него будет возможность отбрехаться или откупиться и не понести полного наказания, а может, и избежать. А я? Да мало ли людей пропадет в Сибири.