Французские гастроли (СИ) - Ковригин Алексей

— А не надо волноваться понапрасну, вот тебе бумага, пиши заявление. — и заметив моё недоумение, пояснил: — Ты же не только дирижёр, но и пианист? Вот и пиши заявление в филармонию о приёме на ставку пианиста.

— Но Юрий Моисеевич, если меня отправят в творческую командировку от филармонии, то значит и суточные с авансом выдадут? А в какой валюте? Советские червонцы за границей бесполезны, а иностранной валютой филармония не располагает, да и была бы, всё равно вывозить её за границу не имею права. И что мне делать во Франции без денег? Одно дело обычный студент и совсем другое давать концерты. У меня даже костюма подходящего для выступлений нет. А сценический костюм стоит дорого!

Перцов вновь ненадолго задумывается, машинально барабаня пальцами по столешнице, но спустя пару минут решительно хмыкает и неожиданно мне подмигивает. — Ничего Миша, мы этот вопрос решим. Советские музыканты за рубежом должны достойно представлять нашу Советскую Родину! — взглянул на часы и поморщился. — Сегодня уже не успеют, но завтра с утра тебе документы оформят и привезут прямо на пристань к трапу. В крайнем случае получишь их уже в посольстве, только оставь там свой будущий адрес проживания, чтоб тебя не разыскивали по всему Парижу.

Убрав моё заявление о приёме в филармонию в папку, чекист немного помолчал и произнёс: — А в твоём деле будет сделана запись, что беседа с тобой проведена, все формальные разъяснения о том как должен себя вести советский человек за пределами Родины даны. Ты их осознал, проникся и тебе рекомендовано во Франции активно пропагандировать советскую музыку и советский образ жизни, в том числе и в среде эмиграции.

— По тебе и твоему поведению будут судить обо всей нашей Советской Родине, так что не подведи. Миша, только не вздумай там играть в шпионов и заниматься самодеятельностью. Это я тебе категорически запрещаю. Слышишь? Категорически! У тебя нет ни опыта, ни соответствующих навыков. Да и враги там такие, что ты им на один зуб. Проглотят и не заметят. А ты нужен живой и здоровый, и нашей стране, и твоей маме.

Наша беседа подошла к своему логическому завершению и по всему выходило, что нам пора уже раскланиваться и прощаться, но Юрий Моисеевич явно хочет что-то мне сказать ещё, но по какой-то причине пока нерешительно мнётся. Наконец он отваживается:

— Миша. Я хотел бы через тебя передать своё искреннее уважение твоей маме и в свою очередь попросить её, чтоб она навестила одну нашу общую знакомую. У которой сегодня уже была и сообщила ей что я сделал всё что было в моих силах. И теперь между нами нет никаких препятствий.

Ха! Так вот оказывается из-за какого холма «прискакала кавалерия». Знаем мы эту «общую знакомую», Зоеньку Вансович — актрису из Театра Революции, претендующую на роль Элизабет Суонн в моём спектакле. Хм, а у Юрия Моисеевича губа-то не дура. Ну мама! Даже не ожидал от неё, что она нанесёт ГПУ такой подлый и коварный удар по самому сокровенному… по бейцам! Еле удерживая ухмылку, согласно киваю смущённому чекисту.

— Хорошо, Юрий Моисеевич, обязательно передам.

— Вот и прекрасно! — оживляется мой собеседник. — Сейчас тебя отвезут прямо домой. Счастливого тебе пути и успехов в твоих делах.

На прощание мы пожимаем друг другу руки и уже через полчаса весело насвистывая я вхожу во двор дома, где прожил последние шесть лет.

* * *

— Мишка! — восторженный вопль разорвал сонную тишину, ураганный вихрь промчался по двору в мою сторону и подпрыгнув повис на моей шее перекрыв мне весь обзор гривой волнистых рыжевато-каштановых волос и вжимаясь в меня всеми своими аппетитными округлостями. — А я говорила, что ты ни в чём не виноват и это ошибка. И что тебя скоро выпустят. Я же права? Тебя же отпустили? — Сонечка откинув голову назад требовательно смотрит мне в глаза, продолжая обнимать за шею и не торопясь высвобождаться из моих рук, которыми я вынужденно обхватил её чуть пониже попы, чтоб она не упала.

Вот шельма! Знает же как я на неё реагирую и продолжает провоцировать при каждом удобном случае. Уже и тётя Бэлла вразумляла её мокрым полотенцем по попе, и мама как-то пыталась с ней поговорить. Бесполезно. Она словно зациклилась на мне. Не, так-то по началу у нас с ней отношения были просто дружеские. Года три назад так вообще на время забыла о нашей компании «малолеток». Сонечка начала «округляться» в нужных местах постепенно превращаясь в девушку, а мы-то так и оставались «мелюзгой». Но два года назад после мутации моего голоса я тоже начал превращаться из подростка в юношу.

И вот в прошлом году в конце июня с какого-то перепуга Сонечка напросилась с нами на пляж. Уж года два как ходила только в компании девушек с нашей улицы, а тут увязалась с нами. Братьям было по барабану, их девчонки пока ещё не особо интересовали, и они шли просто купаться. Я, в общем-то, тоже шёл купаться. Но практически всё время проведённое на пляже любовался только Соней.

Смесь болгарской и еврейской крови дали поразительный результат. Уже тогда, в свои пятнадцать лет Сонечка была уже полностью сформировавшейся девушкой. И вполне себе привлекательной на вид. Что же из неё выйдет года через два-три? И я заметил, что исподтишка Сонечка тоже бросает взгляды в мою сторону. Мы делаем вид что не замечаем взглядов друг друга, но интерес у нас взаимный.

Осторожно оторвав прилипшую ко мне Соню и опустив её наконец-то на плитки двора, перевожу дух. Чёртовы гормоны, теперь-то и они ещё на мою голову. И за что мне это всё? На моё счастье, во двор высыпали немногочисленные по причине рабочего времени жильцы, шумно радующиеся моему возвращению. Приятно, что ни говори.

Братья радостно колотят меня по плечам их дед довольно щурится, престарелая Анаит доковыляла до меня и тоже осторожно трогает руками словно пытаясь убедиться, что я живой и из плоти, а не злой армянский дух. В дверях своей квартиры уперев руки в бока стоит вечно всем недовольная Хедва и на этот раз вроде бы как тоже дружелюбно улыбается мне. Даже Цыган вылез из своей берлоги, а делает он это исключительно редко. Подойдя и поздоровавшись, сразу обращает внимание на свежую ссадину.

— Били?

— Не. Инструктировали. — и мы оба понимающе ухмыляемся.

— Сыночка! — на галерее стоит моя мама и с тревогой смотрит на меня.

— Мама! — забыв обо всём на свете пулей взлетаю наверх и обнимаю дорогого мне человека.

* * *

Уже объявили, что до отхода теплохода «Крым» остаётся полчаса. Пассажиров попросили подняться и пройти в свои каюты, чтоб оставить там вещи и не громоздиться с ними на палубе. Засуетились грузчики, у которых ещё не весь груз был поднят на борт и в этот момент чуть ли не галопом на пристань вылетела пролётка и сбавляя скорость чтоб не подавить толпу провожающих направилась к трапу.

— Лапин! — громкий окрик заставляет меня обернуться в сторону представительной мадам привставшей в пролётке в безуспешной попытке разглядеть меня в толпе отплывающих и провожающих. О! Олеся Петровна, бухгалтер филармонии собственной персоной. Чем-то она мне напоминает Нонну Мордюкову из моей прошлой жизни. И своими статями, и бесцеремонностью управдома из «Бриллиантовой руки». Лучше её лишний раз не сердить, а то мигом «отключит газ». Я быстро направляюсь к пролётке и за мной послушно тянутся все мои немногочисленные провожающие.

— Здравствуйте, Олеся Петровна!

— Миша! И где ты ходишь? Ба-атюш-шки, какой щикарный вид! — бухгалтерша оценивающе оглядывает меня сверху донизу. — Одет как лондонский жених, а я получается, как глупенькая лялька за ради тебя по всей Одессе должна два дня бегать? Хорошо Лапин, я это запомню. Сейчас мне некогда, но я тебе этого не забуду!

Так и не выйдя из пролётки бухгалтерша раскрывает свой большой ридикюль и принимается доставать из него различные предметы и первым достаёт блокнот. Дотошностью и скрупулёзностью Олеся Петровна славится на всю Одессу, поэтому я даже не удивляюсь, когда она начинает по порядку отмечать галочками свой список.