Эхо 13 Забытый Род - Арий Родович

на двадцать. Я мог бы сосчитать ряды кладки, вычислить точнее… но не стал. Лень. Да и в этом не было смысла: от высоты и так становилось ясно — кто бы ни смотрел сверху, он видел нас мелкими фигурками. Даже машины рядом с этими стенами казались игрушечными.

Но величие — не только в масштабе. Меня больше смутило другое. В обычном камне бывают вкрапления Эхо — маленькие, едва заметные. Но здесь было иначе. Здесь каждая плита, каждая линия стены, каждая петля ворот дышала силой. Всё пропитано Эхо так плотно, что казалось — это не камень и металл, а сама сила, принявшая форму. Не дворец — сплошная ритуальная комната.

Я скользнул взглядом по гвардейцу. Его броня тоже сияла Эхо, но иначе — не от избытка, а от сдержанной мощи. На плече чётко выделялся герб Империи. Грифон. Полубоком, с крылом в сторону. Голова прорисована куда детальнее, чем тело: изогнутый клюв, прядь гребня, взгляд. Символ определялся сразу, сомнений не оставалось.

Я машинально подумал: а есть ли здесь такие монстры? Вылазят ли из разломов грифоны? Или этот образ, как и у нас когда-то, родился из скрещивания легенд и зверей?

Уже собирался отвести взгляд, но глаза зацепились ниже. И тут я заметил то, что не ожидал увидеть.

На груди, поверх чёрной брони, был выбит ещё один знак. Не герб. Не украшение. Тамга.

На груди у гвардейца был трезубец.

И тут меня накрыло. Я слишком хорошо знал эту историю, чтобы перепутать.

Трезубец впервые появился у князя Владимира Святославича. У него — именно трезубец, настоящий, с тремя зубцами. Потом его сыновья и внуки меняли знак: где-то оставался двузубец, где-то добавляли завитки, где-то кружки или линии. Но основа шла оттуда — от Владимира.

Это не был герб в западном смысле. Это была тамга. Родовой знак, печать. Ею скрепляли грамоты, чеканили на монетах, вырезали на камнях. Я видел эти изображения десятки раз: в учебниках, на старых схемах, в статьях по истории. Чёткие линии, лаконичная форма — настолько простая и сильная, что её невозможно забыть.

И именно такой знак — трезубец, чистый, без лишних завитков, как у князя Владимира, я вижу сейчас. Настоящая тамга.

Я почувствовал, что по коже бегут мурашки от тех мыслей, которые начинают появляться.

У Романовых тоже была своя тамга. Самые ранние знаки встречались на печатях их предков, Захарьиных-Юрьевых: кресты, скрещённые копья. Но позже закрепился другой символ — три диагональные линии, три шеврона.

Я помнил: археологи находили эти знаки на кирпичах храмов, построенных на средства Романовых. На фундаментах, на кладке, в старых хозяйственных постройках XVII века. Простой знак — три полосы, уходящие наискосок. Именно он стал отличительной тамгой рода, ещё до того, как Романовы взяли двуглавого орла и сделали его государственным гербом. Михаил Фёдорович, первый царь этой династии, пользовался именно таким символом.

И тут же в памяти всплыло: я ведь видел это и сам. У себя. В замке. На кирпичах, в кладке стены. Тогда я остановился, присмотрелся, отметил про себя — три полосы, скошенные, будто клеймо. И тут же отмахнулся: ну, наверное, метка завода, каменотёсы ставили печать. И пошёл дальше.

А теперь всё стало ясно. Это не заводская отметка. Это не случайность. Это тамга. Та самая. Родовой знак Романовых.

И в этот момент пазл сложился. У гвардейцев — трезубец Рюриковичей. У меня — три полосы Романовых. Оба рода, обе династии, сменявшие друг друга в истории моего мира, здесь тоже оставили след.

Я откинулся на спинку кресла и почувствовал, как внутри холодком пробежала мысль: миры куда ближе друг к другу, чем я предполагал.

И тогда же вспомнилось ещё одно. Академия. Её глава — Есенин. Я тогда не спросил его имени. Неинтересно показалось. Но сейчас… сейчас стало чертовски интересно.

Неужели это тот самый Есенин? Тот, что был в моём мире? Неужели здесь наши люди тоже существуют, под теми же фамилиями, на высоких постах или в памяти народа?

Раньше я думал — совпадение. Однофамильцы. А теперь… теперь это выглядит иначе.

И от этой мысли стало ясно одно: граница между мирами тоньше, чем кажется. Намного тоньше.

И именно здесь я вспомнил Якова.

Если границы такие хрупкие, то, наверное, вот почему он смог уйти. Вот почему он вообще мог появиться и исчезнуть так, словно шагнул сквозь миры. Мы слишком мало знаем о том, что на самом деле связывает реальности, о возможностях, которые они скрывают. И если подумать… Яков ведь мог быть человеком из параллельного мира. Только из того, что ушёл далеко-далеко вперёд от нас в плане магии и силы. Поэтому он и смог — просто уйти. И прийти.

И тут же всплыло другое воспоминание. Тот человек в баре, с которым я говорил перед смертью. Его голос… чем-то он напоминал голос Якова. Тогда я не обратил внимания. А сейчас пазл складывается слишком уж чётко.

Выходит, это именно он и пнул меня сюда. В этот мир.

Большое спасибо, конечно.

Но, уйдя, он оставил ещё больше вопросов. Вопросов, на которые мне теперь хочется найти ответы. И гораздо сильнее, чем раньше.

И чем больше я прокручивал это в голове, тем яснее становилось: возможно, это не просто «другой мир». Это параллельные вселенные. Существующие рядом, в одну и ту же эпоху, на одной линии времени.

Я ведь попал сюда почти в тот же момент, когда умер там. Разница — несколько месяцев. Не годы, не века. Год тот же, дата почти та же. Развитие схожее. Люди… те же самые, только с поправкой на обстоятельства.

И эта мысль обжигала. Теории, что когда-то казались абстрактными гипотезами из научных трактатов, здесь обретали вес. Здесь они становились реальностью.

А Яков… Яков только подтверждал это. Его сила, его умение шагнуть сквозь границы, его появление и исчезновение — всё говорило о том, что он жил по этим законам. Законам, которые для нас оставались лишь догадкой.

Дальше думать не было смысла. Фактов мало, догадок слишком много. Я всегда фиксировал только то, что вижу и знаю. Всё остальное — пустая болтовня.

И ровно в этот момент ворота распахнулись, и колонна двинулась дальше. Все машины разъехались в стороны, оставив только наш лимузин. В конце концов, это уже императорский дворец: никакой угрозы здесь быть не могло, а вся процессия у парадного крыльца выглядела бы смешно.

Я всё время чувствовал это — ещё у стен, ещё у ворот. Но, въехав внутрь, окончательно