Участковый (СИ) - Барчук Павел

— И вот ты понимаешь, супруга моя рыбалку вообще как явление не признает… — Продолжал рассуждать Семёнов, грустно рассматривая улицу за окном.

— Да, да, да… Полностью с тобой согласен…– Тихонько пробормотал я, хотя на самом деле вообще не слушал, о чем там говорит старлей. А потом, от безысходности, попытался прикрыть папку руками.

Однако она оказалась великовата. Это во-первых. А во-вторых, стоило мне прижать ладони к крышке с золотым тиснением, меня словно током ударило.

— Ах ты ж, дрянь такая! — Вырвавшееся на свободу ругательство было естественной реакцией моего организма. Не любит он, когда его током хреначат. Даже потусторонним.

— Ну это ты уж слишком… — Обиделся Семенов, расценив, что мое высказывание относилось к его жалобам на жену. — Она у меня, конечно, мегера та еще. Но за языком-то следи.

Старлей оторвался от окна и, по-моему, вот-вот собирался обернуться ко мне.

Я схватил папку, прижал ее к груди, лихорадочно соображая, куда засунуть чертов Договор. В ящик стола? Ага! А потом придет какой-нибудь Капустин или кто там еще, сунет свой нос, и все — пиши пропало. Здравствуй, мир одноклеточных! Да и сам Договор мне был необходим. Я должен изучить его, чтоб понимать, с чем буду работать.

— Ладно. Черт с ней, с рыбалкой. Вернёмся к нашим делам. — Семенов, наконец, повернулся ко мне лицом.

А тут я — сижу, как дурак, прижимая папку к груди. Еще цвет ее этот, дебильный. Сразу в глаза бросается. Не долго думая, я шлепнул папку обратно на стол и прилег сверху грудью, одной рукой подперев голову. Сделал вид, будто очень внимательно слушаю Семенова.

— Что ты там возишься, как жук навозный? — Поинтересовался старлей, с подозрением рассматривая меня задумчивым взглядом.

Я замер. Мысленно уже начал прощаться с миссией, карьерой и, возможно, с жизнью в привычном временном потоке.

— Да так… Тебя слушаю, — выдавил я, не меняя позы. — Рыбалка, говоришь… Ага…

— Да все уже. Это я так, в преддверии выходных. Ты чего на стол улёгся? Там вообще-то бумаги лежат, которые Лыков рассортировать должен по возвращении. Встань-ка.

— Не могу. — Заявил я, чем окончательно обескуражил Семенова.

— Эм… В смысле не можешь? — Осторожно поинтересовался старлей. Тон у него был спокойный, ласковый. Обычно таким тоном врачи разговаривают с психами.

— В прямом. Не могу. — Решительно высказался я и поплотнее прижался грудью к столешнице. — В спину вступило. Прямо не разогнуться. Ты иди, Витя, я тут сам как-нибудь.

— Ох ты ж, мать моя понятая…Щас. Айн момент. — Семенов в два шага оказался рядом.

Он встал за моей спиной, схватил меня под мышки, а затем, резко подтянув вверх, так «дернул», что в глазах потемнело. Дури у него, конечно, немеряно.

— Ну⁈ Как? Отпустило? — Спросил старший лейтенант заботливым голосом.

А меня не то, чтоб «отпустило», меня еще больше «прихватило». Из-за желания Виктора помочь, папка теперь лежала на самом виду, прямо сверху бумаг.

Все. Это фиаско. Сейчас он увидит надпись, прочтет ее и… Не знаю, как будет выглядеть это «и». Возможно, я вознесусь в светлую комнату, а возможно наоборот, провалюсь сквозь землю. Или сразу — к одноклеточным.

Времени на раздумья не было. Я хапнул папку со стола и опять прижал ее к груди. Для себя решил, что вырвать Договор из моих рук получится только с руками. Ибо зачем амёбе руки?

Семенов обошел стол, замер напротив, с сомнением глядя на меня сверху вниз.

— Ты чего это с Кодексом делаешь? — спросил он, нахмурившись.

— С… с каким Кодексом? — Настороженно поинтересовался я, ибо никаких кодексов не заметил ни на столе, ни под столом.

— Ну, с этим, — Семёнов ткнул пальцем в папку, которую я прижимал к себе. — Уголовный кодекс РСФСР. Стандартное издание. У нас их в каждом кабинете по несколько штук лежит. Василий Кузьмич распорядился. Зачем ты его, как дитё ненаглядное, к сердцу прижал? Решил повторить, освежить? Так это похвально, но без фанатизма.

Я осторожно оторвал папку от груди и посмотрел на нее. Золотое теснение было на месте. Надпись — тоже. Странно…

— Погоди-ка… — Я поднял взгляд на Семенова. — Ты Уголовный кодекс видишь?

— Ядрен-батон! Конечно. А что же еще? — Старлей покачал головой и прищелкнул языком. — Слушай, Петров, ты с комендантом общежития больше не пей. У него глотка лужёная. Он лакает, как чёрная дыра в Мариинской впадине. А потом чувствует себя прекрасно. Да отцепись ты от Кодекса! Ты его словно девицу к груди прижимаешь. Аж не по себе, честное слово.

Я медленно, как во сне, положил папку обратно на стол, попутно размышляя о случившимся. Похоже, Договор защищён от посторонних глаз каким-то чудесным образом. Для Семёнова это был всего лишь Уголовный Кодекс, старлей не видел ни надписи, ни кожи, ни золотого тиснения.

— Да нет, что ты, — затараторил я, чувствуя, как снова краснею. Что ж у этого Петрова крообращение такое хорошее⁈ По любому поводу его сразу в краску бросает. — Просто… показалось, что корешок у него погнулся. Хотел поправить. Беречь госимущество надо!

Я осторожно открыл верхний ящик и смахнул папку с Договором туда. Надеюсь, он защищен не только от чужих глаз, но и от чужих рук. Вон как током долбанул, когда ему не понравилось мое поведение. Как только избавлюсь от заботливой опеки старшего лейтенанта, сразу заберу Договор с собой.

— Ага, вижу, как ты его бережешь, чуть не расплющил, — фыркнул Семёнов. — Ладно, хватит ерундой заниматься. Давай ближе к делу. Прежде, браток, были цветочки. А вот — ягодки. — Он похлопал ладонью по картотечному шкафу. — Все подучётные участков. Учи матчасть.

Я с тоской посмотрел на эту махину. В моей прошлой жизни бумажные реликвии давным-давно заменили компьютеры. Теперь же мне предстояло погрузиться в мир, где информация хранилась не в битах, а в засаленных карточках с каллиграфическим почерком какого-нибудь сержанта.

— Начнем с малого, — Семёнов взял со стола другую папку, обычную, дернул завязки и развернул ее ко мне. — Алфавитный указатель. Списки лиц, состоящих на профилактическом учете. Раздел «А» — Алкоголики.

Я заглянул внутрь. Список был длинным, очень длинным. Фамилии, адреса, даты последних задержаний, характеристики: «злостный», «активно сопротивляется при доставке в вытрезвитель», «склонен к философским беседам в состоянии опьянения».

— Это же половина участка! — не удержался я.

— А ты что хотел? — старлей усмехнулся. — Народ пьет. От безысходности, от радости, просто по привычке. Твоя задача — не перевоспитать, это уже поздно. Твоя задача — минимизировать ущерб для общества. Чтоб не буянили, чтоб на улице не спали, чтоб семью не тиранили. В общем, чтоб был порядок. Дальше — раздел «Т» — Тунеядцы.

Тунеядцев оказалось намного меньше. Молодые (или не очень) люди, уклоняющиеся от «общественно-полезного труда», разного рода «индивидуалы», предпочитающие работать на себя, а не на государство. Пробегая взглядом фамилии, я поймал себя на мысли, что лет через двадцать этих людей назовут предпринимателями и будут ставить в пример. А пока что они — «антиобщественные элементы».

— И последнее по списку, но не по значению, — Семёнов перевернул несколько страниц. — Вот. Смотри. Лица, ведущие антисоветский образ жизни. Сюда попадают все, кто не вписывается в рамки. Сторонники разнообразных религиозных течений, любители западной музыки, просто странные граждане. К сожалению, в последнее время таких граждан стало что-то многовато. Вот твоя паства, батюшка. Учись беседы проводить. А теперь пошли, покажу тебе будущие владения.

Однако, выйти из кабинета мы не успели, потому что в этот момент дверь распахнулась и в комнату тихонечко просочился весьма колоритный экземпляр мужского пола. Был он небольшого роста, плюгавенький, с маленькими глазками, испуганно бегающими из стороны в сторону, без малейшего признака порядочности на жуликоватой роже.

— Товарищ Семенов…Виктор Николаевич…– Произнёс экземпляр тонким, слегка заикающимся голосом. — А я к вам.