Том 2. Рожденный для мира / Том 3. Рожденный для любви - Ярослав Маратович Васильев

видела и хорошо умеет мозги вправлять. Миша, поможешь довести Машу? Не хочу никого чужого и постороннего сейчас вмешивать, даже если люди надёжные.

За суетой вокруг Маши все забыли про Женю. И не сразу Михаил сообразил, что она единственная не помогает, а… Сестра стояла в стороне от остальных, с каким-то жутким, мёртвым выражением лица. И абсолютной пустотой во взгляде. Заметив, что брат на неё смотрит, Женя глухим, загробным голосом произнесла:

— Миша. Зачем? Ты же сам мне сказал, что мы обязательно должны и будем мстить. И если ты засомневаешься, чтобы я проследила, — дальше лицо девочки перекосила гримаса, она жалобно сказала: — Нет. Это другой Миша был, плохой. А этот хорошо ко мне относится, нельзя. Уйди!

И снова Женино лицо замерло маской. Дальше Михаил действовал как в бою. То золотое чувство штурмовика и опытного бойца, когда в момент смертельной опасности ты успеваешь принять верное решение и действовать раньше, чем сознание готово ухватить мысль. По наитию Михаил вызвал переход в Библиотеку. В этот момент окружающий мир размазывался цветными пятнами в духе импрессионистов. Весь, кроме одного места прямо перед собой, где появлялась дверь в Библиотеку. Очень чёткая, на полированном алюминии и дымчатом непрозрачном стекле можно увидеть каждую щербинку и прожилку. Но сейчас прямо перед дверью стояла Женя. Такая же чёткая… нет, уже немного прозрачная. И непонятное мутное облако рядом, которое протянуло грязные нити и тянуло из девочки цвета. «Тварь! Он же и здесь предусмотрел ещё одну страховку своим планам!» Причём Женя медленно шевелилась, а нити пульсировали и двигались вполне зримо. Михаил прыгнул вперёд, всем своим весом — уже не восемнадцатилетнего парня, а здорового мужика, привычного к работе на гражданке и к бронежилету на войне — буквально обрывая начавшие оплетать Женю нити и заталкивая её в проём двери. Успела мелькнуть по краю сознания мысль, что как бы Женя не испугалась, увидев перед собой чужого человека. Вот если бы постареть не втрое, а самое большее лет на десять, тогда и массы всё равно хватило бы, и объясняться проще… Нити лопнули, в распахнувшуюся дверь Библиотеки сначала забросило Женю, потом кубарем закатился Михаил.

На мгновение показалось, что в глаза сверкнуло чем-то алым, но тут же пропало. Сегодня впервые за окном кабинета Михаила встретило не открытое море или какой-то залив. Насколько из памяти не выветрился университетский курс геологии, Библиотека смотрела на остров родом откуда-то из Тихого океана, очень типичная для тех мест картина. Когда-то со дня моря поднялся конус вулкана, давным-давно в незапамятные времена потухшего. Одну сторону кратера постепенно размыло морем, и она рухнула, образовав проход в кольце. Потому-то вода в бухте разного цвета, это лучше всего заметно именно в тропический полдень, пылающий по ту сторону стекла — у неглубокого побережья лагуна голубая, в бездонном центре синяя до черноты. Родившись столетия назад чёрной обсидиановой, базальтовой и пемзовой пустыней, понемногу скалы обросли зелёной пеной растительности. Каждая щербинка, каждая расщелина в выветрившейся лаве высоких стен давали приют деревьям и ползучим, взбирающимся вверх лианам. Сквозь вентиляционные щели стеклопакетов окна тянуло тёплым и влажным воздухом, напоенным пряными, сладковатыми и терпкими тропическими ароматами.

Судя по всему, в кабинет оба попали с разницей во времени, так как Женя сидела с ногами в кресле и всхлипывала, но судя по следам на лице и краснющим глазам, до этого долго ревела. Сбросив на пол бронежилет и пихнув его куда-то в сторону, чтобы не мешался, Михаил занял кресло, пересадив девочку к себе на колени. Женя уткнулась ему в плечо, не обращая внимания на жёсткую и грубую ткань камуфляжа. Ещё минут десять девочка плакала, но уже как-то с облегчением, потом всхлипнула и тихонько сказала:

— Миша. Это же ты? Это же правильный ты?

— Да, я твой Миша.

— Хорошо. Тогда давай останемся здесь, вдвоём? Навсегда.

— А как же Аня? Маша? Яна с Юной и Оля? Мы их бросим?

— Как-нибудь. А я не хочу отсюда никуда уходить. Здесь так хорошо… Мне никогда ещё не было так хорошо, как здесь. И ты со мной. Ты же хороший. А тот, плохой ты пусть там остаётся. А мы с тобой — тут. Навсегда.

— Женечка. Что за «плохой я»?

— Ну который раньше был. Ты меня всегда обижал, всегда так на меня смотрел… как будто я никто. А потом хороший стал, ты меня любишь.

Михаил с тревогой посмотрел на сестру, в голове зашевелились и заголосили тревожными голосами все опасения насчёт подставы от Михаила-два.

— Женя, ты уверена? Я ничего подобного просто не помню. В памяти нет ничего подобного, как будто и не было.

— Чего не было? — раздался голос со стороны двери в кабинет.

— Оля? — в голос спросили потрясённые Женя и Михаил.

Потому что на пороге и в самом деле стояла Оля.

— Ну Мишка, я тебя стукну. Больно. О чём вы ещё умолчали, а, господин альврад? А я-то тогда гадала, с чего ты во всей этой машинерии так лихо разбираешься. Кстати, где это мы?

— Сначала ты объясни, как сюда попала, — буркнул Михаил, судорожно пытаясь сообразить, чего ему делать и до какой степени врать.

— А я тут увидела, как сначала чего-то с Женей случилось. Дальше на неё какая-то дрянь напала, а потом появилась такая интересная дверь. Учитывая, что здесь мы трое и больше никого — всё связано с альвами. А если посмотреть, что ты чего-то слишком уж спокоен и ничуть не удивлён, кто-то отлично понимает, в чём дело… Ой… Миша, чего с тобой?

Как раз сестра слезла с колен, открывая обзор…

— В смысле чего со мной? — Михаил буркнул ответ просто так, просто чего-нибудь сказать и выиграть время.

Дальше, может, чего-то в голову и придёт, как объяснить его возраст за пятьдесят. Слова Жени, ответившую за Олю, застали его врасплох:

— Ты старше стал. Лет на десять.

— И одежды я никогда такой не видела, — добавила Оля.

Михаил вскочил и кинулся к зеркалу. У-у-уф-ф. Похоже, Библиотека и в самом деле реагирует на какие-то подсознательные желания. Ему нужна была массе тела и сила больше, чем у вчерашнего подростка — пожалуйста. Ему нужен был облик не сильно старше, чтобы хоть как-то объясниться: хорошо, тебе будет двадцать семь. Хотя скорее не реальные его прошлые двадцать семь, а как если бы он попал на фронт именно в