Тёмные Воды. Зимний апокалипсис - Алексей Тимофеевич Черкасов

— Перекур, — сказал Егорыч.

Я с силой воткнул лом в суглинок, выбрался из выкопанной ямы и снял с себя тулуп. Витя посмотрел на меня.

— Подержать?

— Да хорошо бы, — ответил я, и Витя взял у меня тулуп левой рукой. Когда он протянул руку, запястье оголилось и я увидел сильный ожог. Свою одежду передал ему и Егорыч.

— Где ты так обжёгся, Витя? — спросил я.

— Там, — он показал неопределённо головой. — В воде. В очень горячей воде.

До меня стало доходить.

— Постой… ты хочешь сказать, что обварился, когда…

Витя кивнул.

— А как же ты выбрался?

— Я не выбрался, — ответил Витя и вдруг добавил: — Здесь могила.

— Чья могила? — спросил Егорыч.

— Так, Витя, — сказал я. — Или давай рассказывай всё как есть, или пошли назад, к машине.

Витя подошёл к выкопанной нами уже довольно внушительной яме, заглянул вниз и сказал:

— Ещё примерно полметра, Ген, — он пристально посмотрел на меня, и меня поразила рыбья пустота в его глазах. — И всё узнаешь.

— Ну ладно, — сказал я, взял у Егорыча лом и полез обратно в яму.

Через полметра лом, действительно стукнул по чему-то твёрдому. Егорыч подал мне лопату, я разгрёб грунт, и увидел каменную плиту.

— Тут типа крышки что-то… — сказал я и постучал по камню.

Витя сказал:

— Попробуй поднять.

Я подсунул под плиту лопату, и штык тут же сломался.

— Блин… — сказал я.

— Ну ты чего там! — ругнулся Егорыч.

— Надо вширь копать, — ответил я. — А у меня лопата сломалась.

— Тьфу ты, — сказал раздражённо Егорыч и довольно шустренько спустился ко мне, сильно испачкавшись при этом о стены.

Вдвоём в яме было тесно. Егорыч схватил лом, усилием подсунул его под плиту и, напрягшись, начал поднимать плиту. Она поддавалась, но с трудом.

— Да, окопать нужно, — сказал Егорыч. — А нечем. Ты зачем лопату сломал, дундук?

И посмотрел на меня с укоризной.

— В машине есть ещё одна, но это ж тащиться. Километра полтора, не меньше.

— Ну что делать… — сказал я. — Схожу.

И полез из ямы. Витя сказал мне:

— Иди точно, след в след. А то заблудишься. Места тут такие, что можно весь день проплутать.

«Где тут можно плутать, — подумал я. — Степь, равнина, всё как на ладони.»

А вслух сказал:

— Хорошо.

— Тулуп возьми, — сказал Витя.

Я оглянулся.

— Зачем?

— Холодно там.

— Да где там? Тут рукой подать! — сказал я и осёкся. Действительно, ведь у машины было морозно, сугробы. А тут — лето, пекло.

Оглянувшись на Витю, я заметил в пейзаже нечто необычное. Прямо за ним и за ямой, которую мы копали, расстилалась широкая равнина, а вдали за ней под огромной шапкой белого пара, на соединении этой шапки с горизонтом, было море. Когда мы шли сюда, я моря не заметил.

Увидев моё замешательство, Витя быстрым шагом подошёл ко мне.

— Вот тулуп, — он протянул мне его левой рукой. — И запомни: след в след.

У него был странный взгляд — он смотрел на меня, но как будто сквозь меня.

— Угу, — кивнул я, всё ещё пребывая в растерянности. — Вить, а откуда это взялось?

Я показал ему за спину. Он оглянулся.

— Так из пробирок тех, Ген. Пробирки заработали.

С этими словами Витя повернулся и пошёл назад. А я побрёл к машине.

По моим расчётам, идти до машины даже по этой грязи было не дольше получаса. Я немного устал и в полумраке плохо разбирал дорогу. Да и след, который мы натоптали, уже заполнился жижей и стал плохо виден. Но направление я знал, поэтому шёл уверенно, вглядываясь в темноту, из которой вот-вот должна была появиться наша «Нива».

По дороге я задумался. Было несколько загадочных деталей. Во-первых, появление Вити, которому я сначала обрадовался, было каким-то странным — получалось, что Витя, добравшись до кратера и сделав своё дело, вернулся назад, но даже не укрылся в тракторе хотя бы от ветров, которыми степь продувалась насквозь, а продолжал бродить по окрестностям — без еды, без воды, без возможности обогреться. Где, например, он спал? Ну хорошо, допустим, закапывался в сугроб, как полярники… но зачем, если рядом стоял трактор, в тракторе печка и вязанка дров?

Затем меня озадачил резкий перепад температуры. Возле трактора было за тридцать градусов мороза, а уже через полчаса мы копали яму при плюс двадцати или даже тридцати — как такое могло быть?

И, наконец, сам Витя: он был покрыт ожогами, значит, его здорово накрыло горячей водой, одна рука его потеряла подвижность, и это указывало на серьёзность травмы. Как при такой травме Витя сумел выбраться из кипятка? «Я не выбрался», — сказал Витя. Что значит, не выбрался? Он мог или выбраться или свариться.

Размышляя над этим, я не заметил, как совсем стемнело. Я понял, что иду уже долго, достаточно долго для того, чтобы вернуться к «Ниве». Может быть, она где-то рядом? Я посветил фонарём вокруг. Луч света пробивал мрак метров на пятнадцать, нечего было и думать, что я могу найти таким образом нашу машину.

По-прежнему было жарко, под ногами было всё так же сыро и грязно. Комки чернозёма висели на ногах, идти было всё труднее. В конце концов, я набрёл на какой-то валун и без сил упал на него.

Выходило так, что я заблудился. В степи, где нет никаких ориентиров, а куда ни глянь, простирается открытое пространство, заблудиться можно так же, как и в лесу, с тем только отличием, что нет деревьев, которые глушат звук, поэтому голос человека разносится намного дальше по окрестностям. И я начал кричать:

— Егооорыч! Витя! Вы гдеее?

Так я кричал с перерывами минут пятнадцать, пока вдруг за спиной не раздался хриплый голос:

— Ты чего орёшь? Отдыхать мешаешь.

Я вздрогнул от неожиданности и повернулся. Позади стоял старик с длинной, как у Хоттабыча, бородой, худой, с пышной гривой седых волос. В руке у него была длинная суковатая палка, на которую он, видимо, опирался при ходьбе. На старике была длинная серого цвета рубаха и холстяные штаны ниже колена. На ногах были сапоги, а на голове шерстяная шапочка. Егорыч всю жизнь так одевался,