Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

местных перекупил, починил, лучше нового) и прочих примечательностях.

– Откуда вы столько знаете? – решил удивиться я.

– Положено знать. Я по специальности историк.

– А что делаете здесь?

– Что и вы. Я в Душанбе работал. Даже по-таджикски немного выучился, но не помогло. Хорошо, живой.

– Я вчера тоже… краеведничал, – перевел я разговор с неприятного. – Окрест скитался, на мертвое поле забрел.

– Куда-куда?

Я рассказал.

– А, вы о стрельбище. Раньше, до войны, гарнизон неподалеку стоял, стрелять учились.

– Стрелять?

– Наверное не скажу. Хоть и старый, а секрет. Тайна. Еще чаю хотите?

– Спасибо, нет. Кстати, вчера я и стрелка видел. – Я рассказал о встрече с охотником.

– Это правда, – подтвердил ВэВэ. – Нас предупреждали, чтобы за детьми приглядывали. Надеюсь, теперь спокойнее станет.

– Надеюсь. – Я взял книгу, прощаясь. – Карточку заведете?

– Давно завел, Петр Иванович. Вы у меня активный читатель. Иначе нельзя. Нет книговыдач – ставку сократят. Десять минут в день уделяю картотеке, любая проверка слюной от восторга изойдет. Поросячество, конечно, но… Вы тоже… Пишите побольше, они писанину любят.

– Стараюсь. Кстати, а кто здесь до меня работал?

– Я потому и советую – пишите. Был тут Степанюк, фельдшер. Если к вам народ не спешит – ему спасибо, отучил.

– Правда?

– Назначит на ночь слабительного с мочегонным, еще и накричит, чего мол, по пустякам тревожите. А чаще запирал медпункт и уходил, сутками пропадал. Говорил, охотится. Какая у нас охота…

– Странно.

– Честно говоря, я думаю, он здесь пережидал что-то. Прятался. Времена темные. Купил диплом и пережидал.

– И долго он проработал?

– С марта по июль, в конце июля пропал.

– Как это пропал?

– Ушел и не вернулся. Даже зарплату не получил.

– А вещи?

– Какие вещи, чемодан всего имущества. В конторе, под замком ждет. Я думаю, переждал и в Москву вернулся. Московского издали видать.

Я распрощался окончательно и с книгой в руке вернулся к себе.

У меня тоже имущества – чемодан. Скушай меня нынче Белый Клык, никто бы и искать не стал. Вернулся, мол, откуда я там…

Прежде чем раскрыть книгу, я заполнил амбулаторную карточку на Гончарова Вадима Валентиновича, год впишу позже, диагноз – «острое респираторное заболевание». Мог бы и покруче завернуть, да пожалел на первый раз, все-таки учитель, библиотекарь, председатель отделения союза переселенцев.

В наказание всю ночь я бегал по кольцевой линии московского метро – «Октябрьская», «Добрынинская», «Павелецкая», а за мной по пятам, погромыхивая на стыке рельсов – откуда и взялись? – катил паровоз серии ИС, украшенный барельефом главкома. Главком извергал из трубки клубы дыма, вращал красными горящими глазами и время от времени громко гудел:

– Ту-ту-у-у-у-у!!!

7

– Груз в пути. Прибудет завтра. – Инженер снял наушники, отключил питание.

– Связь хорошая. – Военный свою пару наушников положил на предписанное место. Аккуратист.

– Ионосфера.

Инженер неопределенно пошевелил в воздухе пальцами правой руки. Из-за этого стукача не удалось толком побыть в эфире. Пошарил наскоро, настраиваясь, – обрывки фраз, немецкий, немецкий, немецкий. Где наши? Жмурки на свету.

– Проверю системы. – Инженер пошел к двери.

– Я с вами, – надел фуражку военный. Строго пасет, не забалуешь.

8

– Опять же, где он вырос. В лесу – ничего, а в поле не каждый годится. Какое поле. На полугоне грибы дристучие, хоть опята, хоть какие. – Местный эксперт разделил мою добычу на неравные кучки. – Теперь можете готовить, а те, – он брезгливо показал пальцем, – сразу выкиньте, плохие.

Эксперту – Филиппу с двумя «п» – было лет десять, и он прогуливал уроки на законном основании: карантин, ветрянка, братец из интерната гостили-с. Насчет грибов я ему поверил. Все равно осталось больше моих нужд, много больше. Впрок стану солить. С чесноком, черным перцем, лавровым листом и уверенностью в завтрашнем дне. Баночку на Новый год, Первомай, а лучшую, заветную, – на День Победы. Нашей Победы.

– Что за полугон такой? – почтительно осведомился я. Оленьи турниры, волчьи свадьбы, но серединка наполовинку, оттого и «полу».

– Поле дурное есть. Если в сторону Огаревки идти, а после свернуть у развилки влево, как раз упретесь. Да вы там были. Мы летом на нем в войну играли. Другим не говорите, ругаются. – Он удовлетворенно кивнул, когда я свалил забракованные грибы в помойное ведро, и небрежно спросил:

– Правда, что у вас бинокль есть?

– Правда.

– Сильный?

– Сильный.

– Спутники Юпитера видны?

– Наверное.

– А кратеры на Луне?

– Запросто.

– Можно будет… понаблюдать?

– Сейчас? – Я с сомнением глянул в окно. Солнце, хоть и осеннее, грело и светило щедро, выдавая поскребыш, будто президент перед выборами.

– Нет. Зимой, в декабре, после двадцатого. Можно?

– Приходи. В шесть часов после двадцатого и приходи, как раз стемнеет. Договорились?

Эксперт ушел, обнадеженный, а я достал из чемодана бинокль. Цейсовский, объективы – что плошки. Мне его на память дала вдова одного астронома-любителя. Я ремешок поменял и пользуюсь. Каждый день с крыльца смотрю, не видать ли чего хорошего. Красной армии, например. Могу и на небо глянуть, солнце моим сумеркам не помеха.

Пока опята доходили на плите, я с ведрами в руках сновал к колодцу, заполняя трехсотлитровый бак и чувствуя себя последним тимуровцем империи.

9

Прожектора окончательно портили ночь, и без того светлую, траченую луной. Лучи то натыкались на тучи, рисуя круги и овалы, то уходили ввысь, в никуда. Из звезд виднелись самые яркие, виднелись скучно и некрасиво, мешали шатающиеся клинья света.

Воздушная оборона.

Хозяин отошел от окна, вернулся к столу. Лампочка в светильнике перегорела минуту назад. И кстати: не шла работа.

Подождем.

Хватит колготы, ловли блох, упований на соломинку. Да и нет такой соломинки, чтобы не себя спасти – страну. Державу! Не все поняли. Какую глупость, какую дурь, подлость и предательство всколыхнули эти дни! Лихорадочно, до пены у рта валят вину друг на друга, предлагают проекты нелепей нелепицы: отдать Гитлеру Украину на сто лет! Распустить партию и Коминтерн! Ослиные дети! Ругательство показалось легковесным, и хозяин выматерился по-русски. Полегчало. Он даже улыбнулся, вспоминая совсем уж чуднóе – сделать бомбу в тысячу раз сильнее обыкновенной. Не в полтора, не в два – в тысячу! Попробуйте, попробуйте. Со старых времен у него тоже есть штучка, получится – хорошо, нет – все равно с германцем совладаем.

Старик не обманывал себя, не успокаивал, просто знал – совладаем. Проигрывают начинающие, таковы правила, а начать удалось не ему.

Тихо сегодня. И в небе, и на земле. Все ходят на цыпочках. Прислушиваются, ждут. Боятся, что он боится. Это и хорошо, и плохо. Что боятся – хорошо. Правильно. Плохо, что допускают, что он может испугаться.

Разве он боится? Нет. Предполагать,