Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

Опушкой Петров шел по роще, подбираясь ближе.

Сбоку от входа вывеска. «Школа номер один». Угадал, помнит сердце первую любовь.

Частый легкий топот – и с крыльца сбежал мальчишка:

– Рапортует дежурный по школе номер… – Но осекся, глаза забегали неуверенно. Короткие штанишки на косой, через левое плечо, лямке, и серо-зеленая майка крайней степени обветшания. Цыпки на руках матерые, почтенные, а подошвы – в огонь и в воду!

– Не признаёшь? – Петров потер щеку. Непременно следует побриться.

– Нет, – честно ответил мальчишка. – Вы пароль назовите.

– На горшке сидит король. – Петров встал у колодца, стянул гимнастерку, майку. – Сперва воды полей.

Мальчишка завороженно смотрел на мыло, крохотный овальный брусочек «Туриста».

– Лей, не жмись!

– Вы настоящий пароль назовите!

– Погоди, не всё сразу. – Новый «Жиллет» лихо расправлялся с двухдневной щетиной. Вжик, вжик, уноси готовенького…..

– Вы инспектор, дяденька? Из Большой Дирекции? – Прописные буквы сами обозначились – сумел сказать малец.

– Нет, не инспектор. – Петров встряхнул станок, помахал в воздухе. Нечего сырость в рюкзаке разводить. – И паролей я не знаю. Зачем мне пароли?

– Их только шпионы не знают. Вы засланный, да? – Мальчик побледнел, а и без того румяным не был. Метр с кепкой, ребра просвечивают, глаза щурятся близоруко.

– Тебе сколько лет?

– Десять, а что?

– Очки почему не носишь?

– Вы точно шпион, дяденька! Под нашего ряженый, а сам – засланный. – Мальчишку колотило от волнения. Решился на Поступок – опять же с большой буквы. – Какие ж очки, когда война кругом!

– Пацан, эта школа для нормальных или как?

– Трудовая школа, самая лучшая, – обиделся вдруг мальчик. – Если вы сейчас же пароль не назовете, я Ниниванне докажу!

Станок высох, можно прятать. А мыло смылилось напрочь, жесткая вода, прожорливая.

– Доказывай, коли доказчик. Где она, Ниниванна?

– На школьном участке – где же ей быть? Так я побежал… – угрожающе протянул мальчик, надеясь, что вот-вот передумает этот дяденька, скажется инспектором и похвалит за зоркость и бдительность.

– Ты в каком классе учишься?

Вопрос снял последние сомнения, и он побежал, сначала прытко, семеня ногами-спичками, а потом, ухватясь за бок, перешел на шаг и полупехом-полубегом скрылся в роще.

Петров поднялся по ступенькам. Мокрый блестящий коридор, с ведра свисала тряпка, полы мыл пацан. Дальше – бак с краником, а рядом мятая алюминиевая кружка. Полуприкрытая дверь вела в класс – три ряда эрисмановских парт, черная крашеная доска, глобус, несколько таблиц.

Он вчитался. Примеры на сложение, правописание «жи-ши» и круговорот воды в природе.

Единственная чернильница гордо украшала учительский стол. Ручка конторская, с пером «звездочка». Он обмакнул ее. Чернила старые, тягучие. Как насчет классного журнала? Не найти. И парты пустые, ни учебников, ни тетрадей. Лето, каникулы…

Он вернулся в коридор. Наверху, в потолке, – открытый люк, ход на чердак, а лестницы нет. Не вводить сорванцов во искушение, в его школе было то же. Метра три высота, не кузнечик прыгать.

Припасенная «кошка» зацепилась прочно, и Петров, подтягиваясь на руках, полез вверх по узловатому шнуру. Человек-паук, смертелен для мух.

Да, чердачок – что глупая голова. Пустой-пустой. В его школе чердак был забит – старые тетрадки для контрольных работ, учительские планы, отмененные учебники, стенные газеты, колченогие стулья, творчество юных техников – и не перечислить. А здесь – одна пыль. Нет даже птичьего помета, а окошечко на крышу открыто.

Он устроился на балке. Не осыпать потолок ненароком.

Высокий писклявый голос доносился снаружи.

– Одет инспектором, сразу и не отличишь, умывается с мылом!

Петров начал привыкать к местному говору.

Из рощи, в окружении двух десятков разновеликих детишек, шагала сухонькая старушка. Учительница?

– Ты его хорошо рассмотрел, Витя? – Она спрашивала спокойно, неторопливо, как и шла, – классная дама, выгуливающая младых институток.

– Вот словно вас, Ниниванна! Выхожу из школы, а он стоит, высматривает и карту рисует, – (соврал, малец!), – меня увидел – с расспросами подкатываться стал, под простачка подделывается, сколько, мол, лет, не хочу ли сахару. – (Ай, вруша!)

– Наверно, это и не шпион вовсе! – перебила Витю девочка, видно – первая ученица – тон больно уверенный, непререкаемый. – Ты ведь известный обманщик!

– Брехло он, – поддакнул подлиза.

– Как же не шпион! Скажите ей, Ниниванна! Пароля не знает – раз, борода растет – два, и спрашивал, в каком классе я учусь, – три! Не шпион…

– Борода и у наших людей бывает, вон у Толькиного отца, – не сдавалась отличница.

– Не спорьте, – уняла страсти учительница. – Витя поступил правильно, каждый должен брать с него пример. А сейчас ступайте в класс.

Заскрипели половицы, захлопали крышки парт.

– Тишина! – приказала старушка.

Дисциплина – римская, муравей проползет – услышишь. Петров застыл на балке. Замри – умри – воскресни.

– Витя, Семен и ты, Валентин! Отнесете записку в правление, вахтенному. Старшим назначаю Валентина. Ясно?

– Ясно, Ниниванна! – И три пары босых ног прошлепали по невысохшему коридору.

– Короткая перемена, – объявила учительница, и словно включили звук:

– Васильчиковым разрешили силки ставить неделю, повезло Сеньке… Приходи вечером, в шашечки поиграем… Не завидуй, из рогатки настрелять можно – будь-будь!.. Неправда! Я лопухи не трогал! Это Венькина сестра их выкопала, даром дура. Я и заявить могу!.. Глупый! От детей на детей заявления не принимают, только выпорют обоих, и все… Не, хитренькая! За мелок перышко давай!.. Зачем Маньке лопухи копать? Ихняя мамка юрода родила, два куля муки получат, счастливые!.. Значит, надерешь у Звездочки из хвоста волос и принесешь, я лесу сплету, рыбалка пойдет мировая!.. Юрода-то держат еще?.. Не-а, сразу в больницу взяли, а оттуда в Москву. Там их в человеков растят… Вечером шли они с дальнего поля, темь непроглядная, все раньше ушли, а они за старое полнормы отрабатывали и припозднились. Обещал кормилец встретить, да передумал, станет он ночами блукать. Идут, значит, и вдруг у Черной аллеи слышат – догоняют их. Поперва обрадовались, окликнули, кто, мол, – (гул в классе затих, заслушались), – а в ответ плач, жалкий-жалкий. Хотели было подойти, да Дуняша Моталина догадалась спичку запалить. Глянь, а из кустов глаза загорелись, красные, огромные! Поняли бабы – Навьин сын их подманивает, бросились бежать, а он… – закашлялся кто-то и смолк от тумака, – подбежит ближе, и опять плакать. Бабы друг дружки держатся, он и не может какую схватить. На счастье, разъезд навстречу попался, стрелять начали, отогнали…

Вернулась учительница:

– Вечерней линейки не будет. День окончен, дети, ступайте. Завтра нам доверена уборка главного убежища, утром по дороге каждый нарвет веник.

– Активу задержаться, Ниниванна? – первая ученица ластилась кошечкой.

– Нет, и ты, Таня, ступай, ступай…

Школа опустела незаметно, расходились чинно, не по-детски сдержанно.