Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

в клюв спорный кусочек и полетел, стараясь удерживать равновесие, а драчуны, объединенные жаждой справедливости, поспешили за ним.

Вертолеты стрекотали у горизонта, далеко. И не надоест?

Он причесался, прихорашиваясь, салфеткой прошелся по сапогам. Нет, адъютант его превосходительства не получится, слишком много пыли, неглаженности, щетины на щеках. Поле не штаб, не способствует блеску. Обошли с победой мы полсвета, если нужно, повторим, солдаты, в путь, в путь, в путь…

Он спустился с возвышенности, порой потревоженные камешки скатывались по склону, но, встретив неровность, стебелек травы или другой камешек, останавливались. Какая малость нужна, чтобы удержаться…

Староскотинное осталось позади. Два часа буераков – и вот впереди новая посадка. Зеленая. Невысокая. Молодая.

Он подошел поближе. Лет двадцать дубкам, не больше. Деревья посажены ровно, рядами, в середине – широкий проход, утоптанный копытами. Лепешка конского навоза – старая, двухдневная. Питаются кони скудно. А с той стороны что?

Поле, просторное, ухоженное. Порубленный осот жух на солнце, а цепочка полеводов, расставленная через рядок, шла навстречу, пропалывая кормовую свеклу, бурак. Тяпки, тяжелые, треугольные, поврозь взлетали и падали вниз, подрубая сорняки и рыхля землю. Аккуратно работают, не спехом, а женщина на краю, в красной косынке, успевает и свой рядок полоть, и замечание сделать. Звеньевая, похоже. Три человека из семерки – мужчины. В диковинку у нас.

Он вышел на идущую вдоль поля дорожку – неширокую, с глубокими узкими следами подвод.

– Здравствуйте!

Тяпки железными головами уткнулись в землю, спины распрямились.

– Не признаю вас что-то. – Звеньевая уголком платка промокнула лоб.

Остальные переводили взгляды – с него на звеньевую, со звеньевой на него. Запарились здорово. Одежда – то же «наследство империи» – галифе да гимнастерки, на женщинах – форменные юбки, но все старое, застиранное до седины. И обувь – лапти. Оно и лучше, ноги дышат, но – непривычно.

– Не признаю, – повторила звеньевая.

– Мы с вами и незнакомы, я впервые в этих местах. В Курносовку иду, да, боюсь, с пути сбился. Куда прибрел, не подскажете?

Лицо звеньевой, миг назад усталое и смущенное, закаменело.

– Какую Курносовку? Не знаем никакой Курносовки. Идете – и идите себе, не мешайте трудиться.

Говор вязкий, с двойными ударениями в длинных словах. Она склонилась больше прежнего, лезвие срезало бок бурака, и, не дойдя рядок, звеньевая перешла на новый, а за ней и все звено.

– То не бригадир ваш? – Петров указал на всадника, показавшегося на краю поля.

Звеньевая обернулась, закричала с облегчением:

– Степан Матвеевич, сюда, сюда, кормилец!

Но всадник – будто и не слышал.

Тяпки вновь заклевали, люди быстренько-быстренько двинулись вглубь поля.

– Чудаки!

Петров пошел по прополотому рядку. Не так чисто и пололи, на троечку, не больше, даром что бригадир конный и при нагане. Насчет нагана – это интуиция. Далеко.

Петров остановился, повернулся. Метров двести прошел, а бригадир проскакал всю версту. Преимущество коня перед офицером в закрытых позициях любил доказывать предок, даже в учебники внес сию мудрую шахматную мысль.

Бригадира окружили, звеньевая жестикулировала, а тот, потрясая револьвером (наган, наган!), убеждал ее так и растак.

Убедил.

Всем звеном, женщина в красной косынке впереди, они потрусили к Петрову.

– Стой! Стой, вражина!

Выстрелом поверх голов бригадир поддержал атакующих.

Бегущие приободрились и, подняв тяпки, подступили к Петрову.

– Ложись на землю, вниз лицом, – скомандовала звеньевая.

– Вы что, перегрелись?

Дыхание у всех короткое, запаленное. А бежали – пустяк.

– Ложись! – И, замахнувшись тяпкой, она шагнула к нему.

– Глупая баба! – Он легко вырвал тяпку из рук женщины, но тут, загалдев, на него насели остальные.

Даже грустно. Шел человек, гулял – и на тебе! Гуртом налетели, сельскохозяйственным инвентарем машут до свиста, а угоди, например, в голову. Но хлипкий народ, жидкий, откуда и злость. Ничего ведь плохого сделать не хотел, разве поучить, чтобы вдругорядь вежливее были, а они от любого удара с ног – брык! – и лежат, уткнувшись в землю. Последняя баба, не сводя с него выпученных глаз, пыталась поднять выбитую тяпку.

– Полно, полно. – Он легонечко вытянул ее вдоль спины, а та, как бумажный солдатик, завалилась на бок и затихла.

Он наклонился. Зажмурясь, та закрыла лицо локтем.

Ясненько.

Он осмотрел тяпку. Ручка гладкая, отполированная мозолями, а железо – грубой, неряшливой ковки.

Всадник скрылся в посадке, топот быстро затих за зеленой стеной. Хорош. Люди, как порубленные, землю устилают, а бригадир, нет, кормилец (sic!), – деру. Куда?

Мужичок, упавший неловко, тихонько зашевелился, меняя позу. Невмоготу, раз на такой риск идет.

Петров деликатно отвернулся.

Синдром опоссума. Полеводческое звено опоссумов. Опоссумизация поведения как реакция адекватного ответа на внешние раздражители в сельской местности северо-восточного Нечерноземья. УДК 615.5.006–666. Берете тему, коллега? Ученый совет через две недели, готовьтесь к утверждению и включению в план.

Люди лежали смирно, не решаясь очнуться от глубокого беспамятства. Кого, интересно, боятся больше? Друг друга?

– Столбняка не подхватите. – Петров бросил тяпку и пошел, не оглядываясь, по полю. Гектаров сорок полюшко.

Второе поле – под паром. Пахота неглубокая. Примечай, примечай. И навозца – кот накакал.

Зато посадки – регулярные, здоровые, сухостой вырублен, сучьев, валежника нет и в помине, подчищено. Аккуратные квадратики километр на километр. Рожь, ячмень, даже гречиха – мечта горожан. Дважды Петров видел поодаль маленькие, по пять-семь человек, группки, работавшие бесконечную полевую работу, при его появлении на миг расправлявшиеся, а потом еще усерднее возобновлявшие труд. Пусть стараются.

Полевая дорожка, серая, растрескавшаяся земля, прямая, прочерченная по линейке, с крохотными царскими уклонениями, постепенно становилась шире, заезженнее.

Из посадок порой долетало конское ржание, топот. Почетный невидимый эскорт. Уланы с конскими хвостами, драгуны…

Поля кончились, дорога привела в светлую березовую рощу, совсем крохотный вертоград.

Деревья расступились. Вот и она – затерянная деревенька Гайдаровка. Мало ли их, заброшенных, «неперспективных», разваливающихся, рассыпано по России?

Но эта – особенная.

Вечерело. Роща стояла выше деревни, и та была на ладони. Три барака, составленные «покоем», крохотная пекарня, кузница, дальше – конюшня, конторское здание, сараи…

Карта не соврала – сделанная по спутниковым снимкам в одной внезапно дружественной стране. А на отечественных… Два соседних района уродливо разбухли, растянулись и покрыли собой третий, маленький и забытый в череде укрупнений, разукрупнений и переименований волостей, уездов и губерний. Нет здесь ничего. Нету-ти. Очень черная дыра.

Жизнь не кипит. Малолюдно, пусто, лишь от колодца к бараку сновал человечек, носил ведро за ведром, выпаивая унылое строение. Пятое ведро, шестое… Дневальный, надо понимать. А остальные – в поле?

Стук молотка, зуд пилы доносился с тока. Готовятся к страде, ремонтируются.

Наособицу, починком – беленая хата. Большая, высокая, а окна