Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

Ну что ж, тогда слушай. Рано утром наш начальник контрразведки провел для меня очень познавательную экскурсию. Жалею, что тебя с нами не было...

3

Иван вышел на крыльцо, с отвращением посмотрел по сторонам.

До начала рабочего дня еще куча времени, до сих пор просыпается к утренней дойке...

Как же опостылел этот благостный вид! Прямые аллейки, стриженый кустарник, клумбочки, аккуратненький рядок коттеджей. Асфальт ровненький, подметенный, чуть не с мылом вымытый, урны чертовы на каждом шагу, от фонарей светло как днем... Живут же люди всю жизнь вот так!

Конечно, устроили его — грех жаловаться. На всем готовом, работа непыльная, платят — лучше не бывает.

У Артура Адамовича в лаборатории его поставили заведовать крысами, мышками и кроликами. С напарником Гришей из местных по соответствующей заявке он доставлял и готовил к операции исходный материал, а после того, как из очередного экземпляра «вышелушивали» головной мозг, складировал тушки в спецхолодильнике. По пятницам после обеда к корпусу подавали закрытый фургон, который эти тушки забирал и отвозил в крематорий. Для каждого зверя в фургоне было свое отделение — отдельно для крыс, отдельно для жаб, для кроликов, для собачек... Фургон объезжал все лаборатории, иногда делал второй, третий круг — и поздно вечером из высокой трубы за дальней рощицей здесь же на территории начинал валить светло-серый дым.

Ну да, люди, конечно, вокруг неплохие, слова худого не скажут. И с соседями по коттеджу повезло.

И все же, и все же... Все вокруг словно кричит — чужой ты здесь, Ванька, гость ты временный, из прихоти чьей-то пригретый. Минет в тебе нужда — дадут под зад коленом, уползешь обратно в свое стойло. А сами останутся в чистоте и порядке...

С досады по давнишней, еще школьной привычке Иван пнул, что попало под ногу. На этот раз попала фигурная балясина, аж хрустнула. Слава богу, не сломалась. Сбежал с крыльца на бетонную плитку дорожки, на аллейке снова огляделся.

Куда идти?

За полгода вся «зона» исхожена вдоль поперек. И по асфальту, и по гравийным дорожкам, и по земле. От забора до забора, от «вертухая» на проходной до «вертухая» при «колючке» и шлагбауме...

Пошел направо, загребая тяжелыми теплыми ботинками, шаркая подошвами по асфальту.

Миновал соседний коттедж, покосился на темные окна.

Третьего дня здесь поселилась целая семья — молодой мужик с женой и двумя детьми, и женщина в годах, наверное, мамаша кого-то из них. Похоже, надолго — с чемоданами, сумками, авоськами... Тоже на обследование, что ли? Интересно, из кого кишки-то тянуть будут, кому мозги просвечивать, или всем пятерым?..

А Зойку Чаусову из двадцатого позавчера домой отправили... Каждому встречному поперечному хвалилась, что пальцами читать может. Ни хрена она не может, целый месяц всех дурила, через повязку подсматривала. А как надели на башку черный мешок с дыркой для рта, чтобы дышать, так сразу читать перестала. Теперь пусть у себя в Кривом Роге желающим мозги пудрит...

На перекрестке потоптался, пнул пару раз высокий бурт из плотного слежавшегося снега, повернул направо, чтобы ветер дул в лицо.

Домой бы сейчас, да на ферму.

Чтобы «Спидола», подвешенная в кабине, орала что-нибудь, перекрывая рев движка, сизый выхлоп свивался бы спиралью над ямой, а послушный «Белорус» подцеплял ковшом прихваченный ночным морозцем силос и перекидывал в тележку другого трактора. Заполнится тележка — Иван отвезет ее в кормораздаточную, перецепит другую, разгруженную, отправится за новой порцией... Ферма большая, накормить поголовье непросто.

Вольно там дышится, славно, почти как сейчас...

А потом соберется весь коллектив за тяжелым досчатым столом в теплой бендежке. Повариха Власьевна разольет по мискам дымящийся борщ, отец плеснет в составленные гурьбой стаканы до половины прозрачной «гэдээровки» — «Гоним Дома Родную»... И разойдутся после обеда по укромным уголкам соснуть часок-другой...

В тот день он устроился на своем законном месте — в закутке на выходе кормораздаточного цеха. Притащил дополнительно еще добрую охапку соломы, от осенней прохлады и мух с головой укрылся старым байковым одеялом — тепло и покойно... А проснулся от истерических, почти нечленораздельных воплей заведующей фермой Надежды Ивановны, от крика телятницы Лариски: «Дядя Платон! Дядя Платон! Чего с тобой? Эй, очнись!», от баса хромоногого сторожа деда Василия — «Чего орете, дуры? «Скорую», «Скорую» вызывай!.. Ох, и дуры бабы!»...

Тяжело дыша, Иван остановился посредине пустынной аллеи.

Не хотел, но вспоминал — как с туманной со сна головой побежал на крики, как увидел лежащего перед открытым электрощитом на кирпичном полу отца, вернее, его раскинутые ноги в линялом трико и тряпичных тапочках — остальное заслоняла спина стоящей на коленях Лариски... Он подбежал, откинул ее в сторону, сам упал на колени.

Отец еле слышно хрипел, губы посинели и подрагивали, нос заострился еще больше. Иван, как учили в армии, повернул ему голову набок, крепко прижался губами к губам, сильно вдохнул, выбирая из него весь воздух, потом выдохнул — повторил это раз, другой, третий... Переводя дух, прижался лбом к щеке и почувствовал, что отец одномоментно как-то обмяк, расслабился всеми мышцами, словно вдавился в запорошенный соломой пол.

Кто-то несильно потряс его за плечо.

Он забрал с раскрывшейся отцовской ладони наборную отвертку, поднялся на ноги, машинально сунул ее в карман.

— Ой, Ваня, беда-то какая! — Надежда Ивановна, всхлипывая, вытирала платком лицо. — Я до «Скорой» дозвонилась, обещали приехать...

Иван невидяще посмотрел на нее, повернулся к сторожу.

— Дед, помоги...

Дед Василий понимающе кивнул. Кряхтя, взялся за ноги, Иван ухватился за отцову куртку на боках. Тесным коридором отнесли в бендежку, уложили на продавленный топчан.

Иван придвинул стул, сел в изголовье.

В открытую дверь заглядывали поодиночке, по двое-трое, но в комнату не входили. Лица возбужденные, испуганно-любопытные. Шушукались, всхлипывали, вполголоса причитали.

Донеслось негромкое:

— Эх, надо было сразу в землю закопать, чтобы электричество вышло. Может, оклемался бы.

— Ты чего болтаешь, Василий! — сорвалась на визгливые ноты Надежда Ивановна. — Это чего же, живого... — она осеклась, продолжила вполголоса: — Это чего же, человека — и в землю?

— Да не до конца, тетеря! Головой-то наружу, чтобы дышал. Заземлить надо, вон, как радио заземляют.

Иван так и сидел, уставившись в стену, курил сигарету за сигаретой, стряхивая пепел на пол и растирая тут же сапогом окурки, пока в дверном проеме не показалась в белом халате пожилая фельдшерица Настасья Игнатьевна. Он суетливо поднялся, уступая место, но садиться она не стала. Сходу склонилась над отцом, оценивающе оглядела с головы до ног, тронула