Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

килограммов за сто. Надо бы завтра попробовать еще на чем-нибудь... Интересно, как эта способность у него появилась? Не было, не было — и на тебе! Отец в последнюю минуту передал, или она у них семейная? Про деда или прадеда никто ничего такого не рассказывал... И еще интересно, какая от нее польза может быть? Отцу, например, она никак не пригодилась, разве для фокусов, людей удивлять... Вот если бы не толкать, а притягивать, так это ж цены ей не будет! Приходишь, скажем, в магазин и с полок за спиной продавщицы что угодно возьмешь! Хочешь — продукты, хочешь — любой другой товар... Да так и мешки с комбикормом можно не на горбу таскать, а глазами перебрасывать! Ух, ты, вот это да, вот это здорово!..

И все выходило хорошо и интересно, пока не добрался Иван в своих мыслях до Павла Филипповича и Марата Алексеевича. Вот тут-то стало ему не по себе.

Взяли-то его сюда для изучения, недаром уже почти полгода здесь парят. Поначалу все ночи в «сонной» лаборатории у них проводил, весь проводами опутанный. Одних анализов разных-всяких сколько у него взяли! Потом начали гипнозом что-то выпытывать, что именно, сам-то он, конечно, после сеанса не помнил. Подсовывали спичечные коробки, трубки и шарики разные, подвешенные на нитках под стеклянным колпаком, чтобы он их глазами двигал, раскачивал. Заставляли с проволочными рамками по лесу ходить, ждали, не начнут ли они крутиться. Словом, много чего заставляли делать, да только мало чего получалось. Отца б сюда, коробки да шарики двигать, раскачивать, а он — что?.. Да, а еще несколько раз какими-то лучами голову просвечивали, и каждый раз новыми аппаратами. Даже пару раз в Москву возили, в тамошние клиники.

Пока расписание такое, терпимое: три ночи в неделю он спит в лаборатории, по четвергам гипноз — когда с Павлом Филипповичем, когда с Маратом Алексеевичем. По вторникам и пятницам два часа сидит в «короне Александра Македонского» и плюсами и минусами отвечает на разные дурацкие вопросы в карточках — тестирование по-ихнему. В среду, уже в «шапке Мономаха» читает вслух разные тексты — от сих до сих, — а лаборанты Акимушкина записывают его биотоки: ЭЭГ называется. По утрам в понедельник идет сдавать кровь на анализ... Вот и все. Нетяжело, но муторно. Надоело.

Все это над ним проделывают, когда он ничегошеньки не может. А что теперь, если он урны начал ворочать, словно сигаретные пачки? Что придумают?..

Вдруг перед глазами Ивана встали те собачки, которых привозили на каталках в третий корпус из разных лабораторий после операций, и которых надо было выхаживать и залечивать. Все с бритыми головами. У одних гребенка тоненьких электродов, закрытых специальной шапочкой, у других из башки торчит два-три провода, зато толстых, почти в полпальца, у третьих вообще вместо черепка металлическая пластинка на болтах... А если его, Ивана, да так же, как собачек?.. Ух, аж дыхание перехватило... Нет, конечно, ничего такого про людей он здесь не слышал и не видел, ну а вдруг? Потом поздно будет назад-то пятками... Да нет, нет, конечно, нет, просто глупость какая-то в голову лезет.

Но на всякий случай пока Марату Алексеевичу ничего говорить не надо. И Павлу Филипповичу тоже... А вдруг он сам узнает?

Иван даже поежился, представив глаза Павла Филипповича. Вроде бы самые обыкновенные, но как сядешь перед ним, а он как посмотрит на тебя внимательно-внимательно... ох, даже сейчас мурашки по спине... И проникают, кажется, эти глаза до самых что ни на есть потрохов, всего насквозь просвечивают. Так что, суетиться не стоит. Он и сам все узнает... Первую-то урну Иван сковырнул вчера. Вторую и остальные — сегодня. По идее, в этот четверг его будет гипнотизировать Марат Алексеевич. Еще четыре дня до гипноза. Ну, он-то может ничего и не узнать... Так то ж Марат! А вот Павел-то Филиппович узнает непременно. Это уж как пить дать! Его не проведешь, даже не пытайся.

...Много чего думал-передумал Иван, и незаметно для себя, уже под вечер, уснул поверх покрывала, не раздеваясь.

Утром его растолкал Мишка — ведь за всеми этими делами он совсем забыл о лыжном походе, к которому готовились всю неделю.

На лыжах Иван ходить умел, да и любил это дело. Ну как же, в прошлом чемпион школы, на районных соревнованиях призовые места брал.

Желающих набралось человек десять, тоже неслабые лыжники. Так что пришлось попотеть, чтобы поддержать марку. Размялся хорошо, а то как конь застоявшийся... Взяли с собой консервы, воду, устроили два больших привала — с костерком, с хорошим отдыхом... Вернулись поздно.

Спал ночью без задних ног, чуть на работу не опоздал — так наломался с отвычки.

День прошел нормально, бездумно и даже весело. Как-то не до урн было. Вечерничали как обычно на кухне — за ужином и чаем.

Мишка не выдержал, похвастал:

— А я, мужики, уже не только трансформаторную будку чую, я уже проследил, куда от нее кабель идет. Во как! А он два метра под землей... А потом, Марат говорил, меня на нефть натаскивать будут. В геологи пойду, во как!

— Подумаешь, нефть! — как всегда у Петра Алексеевича нашлось, что сказать поперек. — Нефть — ерунда, ты попробуй воду почуять или руду какую.

По своей Курганской области он был известен как лучший колодезный мастер, чем немало гордился. Любил рассказывать, как лет пять назад с ореховым прутком исходил все окрестности обкомовской госдачи-резиденции, но нашел-таки воду. «Три метра всего прокопал — и родник забил! Вода не простая, лечебная. Теперь на том месте сауна стоит, с бассейном, важные люди там парятся. А мне за это полтыщи отвалили, да еще и продуктами дали!»

Раньше Иван слушал, завидовал. Он-то чего может? Отец — тот мог. А он?.. Из жалости его здесь, что ли держат, или по какой другой причине?

Сейчас можно было бы тоже похвастать, ведь есть чем! Но удержал себя за язык, от греха-то подальше. Уж больно необычно все, как бы чего не вышло... Похвалиться успеется. Тем более, Петро Алексеевич сходил к себе в комнату за гармошкой.

Вообще-то, Петро Алексеевич был так себе мужик, в каждой бочке затычка. Всюду нос совал, все ему, словно пионеру, интересно, все надо знать. Одно мирило с ним Ивана — пел Петро Алексеевич замечательно. Иногда на него накатывало, он доставал гармонику, долго прилаживался и начинал: «В Кейптаунском порту, с пробоиной в борту...»

Голос у него высокий, чистый и ясный,