Леонид Моргун - Чудо

- Ну, а хоть скорость света ты знаешь?

- Знаю, - твердо ответил юноша. - Скорость света равна нулю.

Комиссия засмеялась, и председатель вывел в ведомости жирную тройку.

- Скорость света равна нулю, - твердо повторил Сейран и слезы навернулись на его глаза.

- Хорошо, хорошо, мальчик, иди, и если очень хочешь, то почитай учебник...

Весь трясясь от негодования, Сейран подошел к доске и, взяв мел, принялся писать формулы, подсказанные ИМИ. Формулы, за которые Эйнштейн, Бор, Планк отдали бы свои бессмертные души, формулы мира, живущего вне времени и пространства, мира, где скорость нашего света действительно являлась начальной точкой отсчета.

Председатель комиссии вопросительно взглянул на преподавателя физики. Тот иронически развел руками и сказал:

- "Чудо!"

Увы, не было у моего героя ни на гран честолюбия, желания выделиться из толпы, изменить свое существование. Он не был создан для какого-бы то ни было творчества. Он был прирожденным исполнителем, бессловесным тружеником, из тех, кто неторопливо и безропотно влачат на себе хомут нашего бытия. А ведь при желании он мог бы обладать знаниями, которые совершили бы переворот в мировой науке, раздвинули бы перед человечеством горизонты других измерений, ниспровергли бы каноны релятивизма и дали толчок ко вторжению в Галактику, постижению микромира и мирового эволюционного процесса. Но не было у него этого желания, как не было и сил взвалить на себя эту тяжкую ношу. Был он, подобно Антею, прикован к Матери-земле нашей и жил делами и заботами сегодняшнего дня. Вовремя приходил на работу, включал станок, точил ежедневно сотни втулок по 0,2 копейки за штуку и считался неплохим работником, исполнительным, хоть и туповатым, но старательным, как говорится, "не от мира сего".

А ОНИ часто являлись к нему и дарили прекраснейшие, сказочные сны, в которых он забывал о тяготах одинокой жизни, о пустоте и безысходности своего существования, однообразной и утомительной работе.

ОНИ спасали его от тоски, озлобления и отрешенности, свойственных такому типу людей, от чувств, которые иных приводили к забвению в пьяном дурмане, других - в места "не столь отдаленные", третьих заставляли совать голову в петлю.

Очевидно, ИМ было ведомо чувство сострадания...

Как всегда под вечер после ужина у столовой толпились люди. Мужчины, приехавшие подлечиться со всех концов страны, ожидали женщин, согласных завести с ними короткий "курортный роман", на два десятка дней отвлечься от скуки и однообразия размеренной трудовой жизни, от мужей и детей своих, бытовых забот, повседневных хлопот и житейских неурядиц, вновь почувствовать себя молодыми, изведать сладость ухаживания, поцелуев украдкой - и увезти с собой сладкую тайну, волнующую память о новом, а для кого-то и последнем, мужчине.

Но гораздо больше там было местных парней. Черноусые и нагловатые, громкоголосые и надменные, они смело липли к самым хорошеньким женщинам, свято уверовав в собственную неотразимость и непогрешимость, избалованные бесконечным, неиссякаемым притоком новых, свежих, белокожих, румяных, смешливых и податливых женщин.

Сейран ждал Вовку, которого соседки по столу пригласили в кино. В клубе шла какая-то скучная комедия из тех, что, едва выйдя на экраны, тихо и незаметно сходят на нет, обретая прочную пристань в запасниках Гос-фильмофонда и время от времени всплывая на волнах второй телепрограммы.

Вовка задерживался. Искурив одну сигарету, Сейран принялся было за вторую, но неожиданно заметил в толпе женщину, которую давеча так неловко ушиб чемоданом. Она оживленно беседовала с несколькими парнями, оттеснившими ее в самое темное место, и тщетно пыталась выйти из их плотного круга. Неожиданно один из них размахнулся и отвесил ей короткую звонкую оплеуху. Сейран подскочил и схватил его за руку.

- Ты что? Сдурел? - крикнул он.

Парень, рослый, усатый, с темными диковатыми глазами и двумя крупными золотыми зубами, сверкавшими впереди прочих, резко выдернул руку и схватил его за грудки. Немедленно несколько рук крепко ухватили его и потащили в темноту спутанных кустов за зданием столовой.

В это мгновение женщина закричала истошным визгливым криком, как только может кричать женщина, призывающая на помощь.

- Что же вы смотрите, граждане, миленькие?! - кричала она. - Они же его сейчас резать будут! Помогите кто-нибудь!

Стоявшие у столовой мужчины решительно затянулись сигаретами, пристально вглядываясь во тьму. Никто из них вмешиваться в драку не собирался. В конце концов, их можно было понять. Все они приехали сюда по тридцатипроцентным профсоюзным путевкам, все твердо намеревались подлечить свое расшатанное созидательными трудами здоровье, и острые ощущения были им противопоказаны. И неизвестно, как дальше сложилась бы наша история, если бы в нее не вмешались пять или шесть женщин, давно и успешно преодолевшие бальзаковский возраст, которые, взявшись за руки, незыблемой стеной пошли в атаку, покрикивая:

- Ну, петухи! Чего руки-то распустили?! А ну, давай, двигай отсюдова, сердешные, пока милицию не позвали! Давай, давай, зубами-то не сверкай, последыш, ишь, расшипелся!..

Бормоча ругательства, парни отошли. Маленькая женщина цепко ухватила Сейрана под руку и повела его прочь от столовой, в корпус.

Они вошли в здание, поднялись по разбитой дощатой лестнице и, уже стоя на своем, третьем этаже, женщина сказала ему:

- Ну что вас угораздило связаться с ними? Вам что, спокойно жить надоело?

- Так они же вас били, - удивился он.

- Ну уж скажете, били, - оскорбилась она. - Ну а если и дали разок-другой, значит, сама, дура, виновата. Дали бы - и отвязались. А теперь они злиться будут. Хотя... мне уж уезжать скоро.

- А мне еще почти целый месяц.

- Да, вы ведь только вчера приехали, - вспомнила она. - Ну так они к вам теперь цепляться будут.

- Как вас зовут? - спросил он, дивясь собственной смелости.

- А вас?

- Сейран. Но можете звать Сергеем. Меня так иногда зовут.

- Понятно, - сказала она, коротко вздохнув. - Глупый ты, Сергей, и уши у тебя холодные, и сидишь ты в тумбочке, и тапочкой закусываешь... проговорила она скороговоркой и усмехнулась. - Ну чего ты все на меня глаза таращишь? Скажи, мол, сама три дня не умывалась.

- Зачем? - спросил он. - Вы красивая. Как вас зовут?

- Аня, - ответила она. - Зовут Анюткой, величают...

- Анна... - тихо произнес он. - У вас красивое имя. - Ан-на...

- Бросьте, - фыркнула она, - меня всю жизнь Анькой да Нюшкой кликали.

- А откуда вы приехали?

- Из Боровичей.

- У вас там, наверное, грибов много?

- Почем знаете? Бывали там?

- Нет, просто. Название такое. Боровичи, боровики, подосиновики...