Леонид Моргун - Чудо

Их приближение он почувствовал сразу. Выдало шумное, с трудом сдерживаемое дыхание и скрип снега под ногами. Он знал, что несут ему эти шаги, но не взывал о помощи к НИМ, таким могучим и беспомощным в могуществе своем, таким далеким и чужим, хоть и менее чужим, чем те, что шли к нему, готовя ножи.

В последнее мгновение он повернулся, чтобы посмотреть им в глаза, но увидел лишь три темных силуэта и злобно блеснувшую полоску белых с прозолотью зубов, а затем ощутил удар и полетел с обрыва во тьму.

Тщетно вспыхивали зеленоватые искорки в его изнемогающем в судорогах сознании, пытались пробудить залитый кровью мозг, помочь крови выработать защитные тела, вдохнуть жизнь в искалеченное, парализованное тело. К полуночи снежинки, медленно опускаясь на его неестественно задранное к небесам лицо с широко раскрытыми в нестерпимой муке глазами, уже не таяли на нем, а припорашивали тонким пушистым саваном...

Спустя несколько дней Рафик со своими друзьями возвращался из "Родников", где их, как обычно, принимали по-королевски. Но молодой барашек не лез в глотку, и водка не пьянила, а только озлобляла.

Вахид просил десять тысяч. Рафик предложил три. Лейтенант намекнул, что с ним еще не расплатились за дело об изнасиловании. Если бы он не припугнул эту дуру, всей компании были бы обеспечены долгосрочные путевки в заполярные санатории усиленного режима. На мягкие упреки в старой дружбе и дальнем родстве Вахид вспомнил несколько случаев, за которые Рафик с компанией остались ему должны, в том числе и колечко с камушком.

Сошлись они на восьми тысячах, и теперь Рафик гнал свою "Ниву" по извилистому серпантину горного шоссе, мучительно размышляя, где достать недостающие деньги. Все его капиталы были вложены в дело, а занимать не хотелось.

В салоне гремела "токкара", и томный Агададаш выводил трогательную песню о бедной, безвременно ушедшей матери, не дождавшейся сына из ссылки. Дружки на заднем сиденьи накачивались из фляжки прихваченным в ресторане коньяком. А лейтенант сидел рядом и, казалось, спал.

Неожиданно сидевший за рулем почувствовал в мозгу ослепительно-яркую вспышку, короткую, яростную зеленоватую молнию. Он выпустил из рук баранку и с криком закрыл ладонями глаза. Мчавшаяся на высокой скорости "Нива" вылетела с дороги и, сбив светящиеся столбики ограждения, понеслась вниз, подпрыгивая и переворачиваясь на каменистых склонах ущелья. И осталась догорать на дне. Удушливый черный дым стлался по придорожным кустам и устремлялся в небеса, безмолвно извещая пророка, что несет в себе души четырех человеческих существ, прекративших свое земное бытие...

ИМ было ведомо чувство ненависти...

В тихом маленьком русском городке Боровичи, на самой его окраине стоит большой бревенчатый дом с садом. В этом доме живет женщина по имени Анна. Но сварливая старуха-мать зовет ее Анькой. Муж - Нюшкой.

День ее начинается с хлопот по дому. Ранним утром она встает, ставит чайник, наспех готовит мужу завтрак, заворачивает на дорогу обед. Вместе с мужем просыпается и ребенок. Хорошенький, черноволосый и темноглазый мальчик, которого она назвала Сережей. Родился он спустя положенный природой срок после возвращения ее с курорта.

Муж ее, Андрей, сначала безумно радовался этому событию и оттого круто запил, как говорят, "напоследок", и щедро угощал своих друзей-приятелей. Те же друзья помогли ему справиться с нехитрой житейской арифметикой, после чего он вновь запил. На этот раз с горя. Пьет он и сейчас. Порою, остервенев от выпитого, он гоняется за супругой по дому с палкой или ремнем, бьет ее, крушит мебель и посуду.

Но женщина, снедаемая странным чувством вины и отрешения, терпит все и с еще большей нежностью холит и ласкает ребенка, который уже научился держать головку и смотреть на мир тихим и пристальным взором. И ни мать, ни родные, да и сам он пока еще не понимают, отчего он такой спокойный и не по-детски серьезный. Вероятно, оттого, что когда ему жарко, голодно, мокро, неуютно, страшно или холодно, когда он напуган или расстроен, в его крошечном, еще неокрепшем сознании мягко вспыхивают нежно-зеленые тени-огоньки. Они то забавляют его, го утешают. И, смеясь, он порой пытается поймать ручонками этих смешных зеленоватых зайчиков, и шлепает себя по лицу, пока не осознавая ИХ как часть своего существа.

Но придет день.

И ОНИ откроются ему. И поведают все тайны необозримых и не познанных еще миров. И поведут долгий и непростой разговор с нами на языке, единственно общем для всех разумных, чувствующих и мыслящих существ по Вселенной.

На языке душ человеческих.