Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу

– У вас с мужем все в порядке? – спросил отец, заглянув на кухню. – Его ведь Шон зовут?

– Да, у нас все хорошо.

– Не знаю, можно ли в Чикаго прожить на зарплату учителя английского, – вставила мать.

– Он не учитель английского. Он работал учителем всего год, здесь, после колледжа. А недавно сдал экзамен на адвоката.

– Да? – родители переглянулись, не понимая, что это значит.

– Будет юристом в области экологии. Очень хорошим.

Я не могла винить родителей в том, что они не знали деталей. Про моего мужа им было известно только, что Шон в Японии учил меня деловому английскому, а потом я наврала им, сказав, что еду в Америку по работе. Но относились здесь ко мне согласно моему прошлому поведению. В этом доме я была не молодой женой, студенткой, будущим стоматологом и даже женщиной, которая макает пельмени в шрирачу. Здесь я была блудной дочерью.

– Мне нужно разобрать вещи.

Поднявшись в комнату, я обнаружила на своем чемодане Чиби – рыжего полосатого кота Тамами, и пару старых VR-очков с двумя чипами. В ящиках шкафа по-прежнему лежали вещи Бабы. Пришлось переложить кое-что на стул, чтобы освободить место. Почти все здесь осталось таким, как я помнила, – на стене все так же висел древний календарь с видами Лондона, который Бабе подарила подруга, на комоде лежала пачка путеводителей по всем городам, в которых она мечтала побывать. Имелся тут и большой кривобокий розовый зонтик для соседских прогулок. Все как прежде, только множество пузырьков с лекарствами на столе. На дне ящика я нашла пластиковый пакет с крошечными конвертами размером не больше ногтя на большом пальце, в каждом лежала пара зернышек риса. В детстве я думала, что они волшебные. Баба говорила, их благословил священник и теперь они исцеляют болезни и дают людям ощутить дух Божий. Никто из родни не верил в ту религию, в которой воспитали Бабу, но мы с Тамами иногда стаскивали у нее зернышко-другое. Думали, вдруг оно даст нам суперсилу и мы сможем становиться невидимыми, когда у нас неприятности. Накануне отъезда в Америку я на цыпочках вошла в Бабину комнату, взяла последнее зернышко и стала представлять, как оно прорастает во мне, а потом разрушит мою старую оболочку и явит миру новую меня.

– Иногда я будто чувствую, что она здесь. Это я не для того, чтобы тебя напугать, – сказала Тамами, остановившись в дверях. – Рано или поздно тебе придется это надеть, – она указала на очки. – Не думай, что каждая вещь тут для того, чтобы внушать тебе чувство вины и пропагандировать друзей до могилы.

– Я до сих пор чувствую запах Бабы, – сказала я.

Представила, как она, лежа утром в постели, делает упражнение «велосипед». Как рассказывает, будто ей приснилось, что она младенец, и кто-то поднимает ее высоко-высоко и отправляет в космос. Как во сне она ползала между тысячами ног в постоянно меняющемся лабиринте. Сколько все мы помнили Бабу, она боялась темноты и всегда держала на тумбочке ночник на случай, если придется ночью идти в туалет.

Тамами села на кровать, скрестила ноги и затащила на колени Чиби.

– Слушай, я больше не сержусь. Я понимаю, почему ты уехала. Но ты не знаешь, как здесь после твоего отъезда. Мама боялась, что я тоже удеру, и практически под замок меня посадила. Стоило мне слегка нахмуриться, как она принималась орать, что я неблагодарная. Папе надоело ее унимать. Короче меня, можно сказать, из дома не выпускали.

– Могла бы приехать повидаться, – сказала я.

– Да ладно? Серьезно, могла бы? И вообще, я не такая как ты, Рина.

Интересно, что она имела в виду. Лучше бы прямо сказала: я не искательница приключений, не пропащая, не предательница.

– Да даже если бы захотела…

Тамами рассказала, что Бабе давали транквилизаторы не только для того, чтобы она могла выспаться и отдохнуть от боли. Оказалось, в последние месяцы наша бабушка стала агрессивной – запустила в Чиби стаканом, била об пол пластинки, укусила отца за руку так сильно, что пришлось накладывать швы, вытворяла все более и более жестокие вещи, которые уже не удавалось списать на чудачества больной.

Я взяла Тамами за руки и заметила, что среди пузырьков с лекарствами не лежало ни одного конвертика с рисинками. Неужели Баба забыла про них, когда разум начал ее подводить? Я думала, что этот ежедневный ритуал был частью ее веры, но, возможно, она просто старалась собрать себя из обломков, пережить все те болезненные моменты, о которых мы никогда не говорили, например гибель сестры моей матери в детстве. «Здесь все, что мне нужно», – говорила она. Мать искренне в это верила, но Баба, засыпая, разглядывала фотографию Лондонского моста, листала старые статьи с описаниями парижских ресторанов, которые, наверно, давно закрылись, смотрела на фото сафари в Кении (половина изображенных там животных уже вымерла). Я погладила Чиби на коленях у Тамами и задумалась, стоит ли рассказать сестре все.

– Что теперь будешь делать, раз ты вернулась?

– Ну я не то чтобы вернулась.

Я порылась в сумочке и достала фото УЗИ – сердце в груди билось все звонче.

Сестра изучила фотографию и притянула меня в объятия.

– Рина, это же замечательно.

Но по слезам на ее глазах, по напряженному выражению лица я поняла, что эта новость для нее значила.

Зернышко риса, которое я взяла перед отъездом, дало мне силы уйти и стать кем-то. А ребенок дал мотивацию.

– Не говори им, – попросила я. – Мне нужно подумать, как им сообщить.

Она снова меня обняла.

– Похоже, я стану тетей.

Когда Тамами ушла, я легла на кровать, надела старый головизор и вдруг оказалась рядом с Бабой. Ее прерывистое дыхание звучало в такт с мелодией кото миссис Кисимото и гремевших в комнате аплодисментов родных и друзей. Ведущий в черной мантии просунул зернышко риса между бабушкиных потрескавшихся губ, помог ей приподняться и поднес стакан воды. Потом все ушли во двор перекусить, а я осталась возле Бабы. Слышала, как обо мне говорили, удивлялись, почему меня нет. Я просмотрела запись до конца, потом включила сначала, с той минуты, когда все были в комнате. Если целью этого виртуального путешествия было внушить мне чувство вины, матери это отлично удалось.

Вечером, когда я разобрала вещи, мать позвала нас во двор, чтобы сделать соседскую разминку перед ужином. Вся семья и парочка друзей до могилы встретились во дворе и отправились на прогулку вокруг восемнадцатого погребального небоскреба – два километра с остановками на передохнуть. Все шли по тротуару строго по порядку – старшие держались