Олег Таругин - СПЯЩИЙ ГОРОД

Московенко, мысли которого были весьма далеки от всех вместе взятых муделей, биокомпьютеров и растраченных не по назначению обезболивающих средств («хотя неплохо было бы, конечно, чтобы нашего телепата на омнопоне „повело“), сдержанно хмыкнул и вновь собрался было начать свой первый и последний сеанс связи с Городом, но…

Вызванная последней сказанной фразой ассоциация не дала ему нажать на кнопку вызова… Что-то очень-очень далекое, неоформившееся еще в полноценную мысль, слабый отзвук всего того, о чем говорила Хранительница… Некое слово, ключ к недоступному пока знанию… Эфемерный призрак возможного спасения…

– Окунь, – сдавленным голосом позвал майор, лейтенант с готовностью обернулся к командиру и вопросительно качнул головой. – Повтори, что ты только что сказал…

Если Окунева и удивила просьба майора, то вида он не подал:

– Ну… наследник Пирогова… анестезиолог… ампутация… Что именно-то?

– Дальше… – Напрягшийся, словно почуявшая дичь борзая, Московенко, затаив дыхание, вслушивался в самого себя, ожидая появления того самого отзвука. – Дальше, Андрюшка…

Тот факт, что командир назвал его именно «Андрюшкой», кое-что да значил, и Окунь, старательно наморщив лоб, продолжил:

– Ампутируй конечность… гений… парадоксов друг… э… все, кажется…-Лейтенант осекся, увидев в глазах майора короткую вспышку понимания… Вот только понимания чего?

– Последнюю, Андрюша, повтори еще раз последнюю фразу… – Голос Московенко стал пугающе тихим, теперь он говорил едва различимым шепотом…

– Гений, парадоксов друг… – неуверенно повторил тот. – Это Александр Сергеевич Пушкин, великий русский поэт с очень хитрой и запутанной эфиопской родословной – стыдно не знать, товарищ майор, школьную программу за пятый класс! – в обычной своей манере докончил он.

Впрочем, Московенко его уже не слышал, вновь и вновь повторяя про себя то самое, ключевое, слово: «парадокс… парадокс… ПАРАДОКС»!

– Все нормально, Саша? – неуверенно осведомился Окунев, несколько испуганно глядя на пребывающего в легкой прострации командира. – А?

Губы майора изогнулись в легкой улыбке, и он неожиданно сильно хлопнул товарища по плечу:

– Все о’кей, Окунь, все о’кей… Теперь все будет хорошо, солдат. Мы выполним свою задачу. Прикройте меня, пока я буду разговаривать с Обирой, и, что бы ни случилось, не подпускайте тварей слишком близко. И не спрашивай ни о чем – я и сам половины не понимаю. Давай, Андрюха, работай… – С этими словами майор поднес к уху черный прямоугольник радиостанции и нажал наконец кнопку…

16

– Вот так… – удовлетворенно крякнул Монгол, примотав последнюю ручную гранату к корпусу заполненной соляркой нестандартной, на двенадцать литров, канистры. – Игра с осколочной гранатой – частая причина бытовых пожаров. Уважаемые родители, держите гранаты в недоступных для детей местах!

Он со скрежетом придвинул «снаряженную» канистру к трем двадцатилитровым товаркам и подмигнул помогающему ему немцу: «Вот так, фриц».

Не знакомый, видимо, с русской традицией называть всех немцев «фрицами», тот вежливо поправил:

– Меня зовут Курт, господин Мелофф. Монгол пожал плечами: «А какая разница?» и, видя непонимание в глазах солдата, усмехнулся:

– Ладно, ладно – пусть будет Курт. А что, камерад, любишь жареные персики? – Он похлопал по отозвавшемуся негромким гулом жестяному боку импровизированного зажигательного фугаса. – Вот и я не пробовал. Ну, ничего, скоро попробуем…

Этот исполненный глубочайшего смысла разговор мог бы продолжаться до бесконечности, однако в следующий момент неожиданно ожила радиостанция, и сквозь извечный эфирный шум прорвался на удивление четко слышимый голос майора:

– Город, я Станция, прием…

Не ожидавший услышать именно этот голос, Музыкальный чуть ли не подскочил на месте и, дотянувшись до передней панели РДС, довернул верньер громкости почти до отказа: что бы ни сказал сейчас майор, это имели право слышать все защитники Города…

А в заставленном сложными приборами подземном зале точно так же метнулась к лежащей на столе портативной рации разом побледневшая Хранительница… Схватив пластиковую коробочку, она переключила ее в режим передачи и, стараясь говорить своим обычным голосом (удавалось плохо – голос предательски дрожал и срывался), ответила – почти что выкрикнула:

– Станция, я Город, слышу вас, прием…

Словно отделяя прошлое от будущего, то, что она уже знала, от того, что еще только предстояло узнать, щелкнул тумблер переключения режима, и в уши ударил, опережая новое сердечное сокращение, успевший стать таким родным голос:

– Станция на связи. Обира, ты? Прием… Щелчок. «Я». Щелчок.

– Обира, девочка, у меня очень мало времени. Слушай внимательно и, главное, не спорь. Отвечай кратко, только «да» или «нет» – и, может быть, у нас останется несколько лишних минут. Слушай, если ты отключишь щит вокруг станции прямо сейчас, до того, как мы отсюда уйдем, – возникнет временной парадокс, правильно? Прием…

Щелчок («Что он задумал, что он хочет сделать? Неужели?!»). «Да». Щелчок.

– И станция погибнет, так? Она разрушится, потому что на ней будут находиться люди из двух разных времен, верно? Прием…

Щелчок («Пусть я ошибаюсь, пусть там останется не он сам!»). «Да». Щелчок.

– Хорошо. Тогда слушай дальше. Только не спорь, прошу тебя, пожалуйста, девочка, не спорь. Сейчас ты откроешь портал и заберешь отсюда людей. Останемся мы с капитаном Зельцем. Как только они уйдут, отключай щит – в общем, ты сама знаешь, что сделать. Поняла? Прием…

Щелчок («Сердце, кажется, вовсе перестало биться… Да, он прав, это можно сделать. Даже странно, что такое простое решение не пришло в голову раньше. Это же так элементарно – два временных слоя слиты воедино в пределах окружающего станцию временного экрана. Отключи его – и разделяющие два эти времени годы уничтожат станцию… и всех оставшихся на ее борту. И конечно, остаться должен именно командир – в такой ситуации он не вправе приказывать. Это дело чести. Офицерской чести. Чести ее Саши…»). «Я поняла, Саша. Я сделаю это. Портал будет открыт через две минуты пятьдесят секунд». Щелчок.

– Спасибо, милая. Я рад, что ты все поняла. Прости меня, но я, кажется, не смогу выполнить своего обещания и вернуться к тебе… Прости… Я не могу поступить иначе, никак не могу – надеюсь, ты поймешь почему. Есть вещи, поступки, которые можем выполнить только мы. Должны выполнить, понимаешь? Это мой долг – и как офицера, и как человека, и как мужчины. Капитан Зельц думает так же. И… – Голос потонул в сумасшедшем грохоте выстрелов. – Ну вот и все, опять началось. Полезли, твари… Прием…