Стивен Бакстер - Корабли времени

– Вы уже пытались ее запустить?

Он схватил рукой затылок и замер:

– Нет, конечно же, нет! Ведь у нас нет платтнерита! – И похлопал меня по плечу. – Но ведь затем-то вы и здесь, старина.

Уоллис провел меня в другую часть комплекса. После еще нескольких постов охраны мы вступили в длинное узкое помещение, напоминавшее коридор. Одна стена была совершенно прозрачной, и за стеклом я увидел помещение размером подольше – примерно с теннисный корт. Комната была пуста. Между тем в «коридоре» за столами сидели трое женщин и примерно столько же мужчин, в усеянных пятнами белых халатах, в которых экспериментаторы, наверное, рождаются. Они внимательно склонились над счетчиками и тумблерами. Они повернули головы, когда я вошел – юные изможденные лица. Там у них на панели что-то все время щелкало, как сказал Уоллис – «счетчик радиации».

В комнате за стеклом не было ничего, кроме голых бетонных стен и сооружения из кирпичей десять футов высотой и шесть шириной в самом центре. Под него уходили провода, которые шли от стеклянной стены.

Уоллис заглянул в пустую комнату.

– Замечательно, не правда ли? Стекло освинцовано – поэтому нам ничто не угрожает. Реакция все время находится под контролем.

Тут я узнал голову из шоу бормашины.

– Та это и есть ваш расщепитель?

– Это второй графитовый реактор, – отвечал Уоллис. – Он почти точная копия первого, построенного Ферми в Чикагском университете.

Он улыбнулся.

– На площадке для сквоша. Замечательная история.

– Очень хорошо, – сказал я, начиная понемногу закипать. – Но что это за реакция? Что с чем реагирует?

– Ах да, – он снял очки и стал протирать их кончиком галстука. – Я должен объяснить.

Было сказано много лишнего, но я постарался сконцентрироваться и уловить суть. Я уже слышал от Нево о составе атома – а также о том, как Томсон сделал первые шаги в понимании материи атомарной структуры. Теперь становилось ясно, что эта структура может быть изменена. В том числе искусственным образом. Путем сталкивания одного атомного ядра с другим, или их взаимного столкновения, и процесс этот называется расщеплением атома.

В результате изменения состава атома образуется новое вещество – то есть сбывается вековая мечта алхимиков – превращение одного элемента в другой!

– А теперь, – продолжал Уоллис, – вас, наверное, не удивит, что при каждом расщеплении атома высвобождается некоторое количество энергии – поскольку атом постоянно ищет более стабильного и менее энергетического состояния. Понимаете?

– Конечно.

– Вот в этой кирпичной глыбе у нас заключено шесть тонн каролиния, пятьдесят тонн оксида урана и четыреста тонн графитовых блоков… и все это производит поток невидимой энергии, прямо у нас на глазах.

– Каролиний? Впервые слышу.

– Это новый искусственно созданный элемент, произведенный бомбардировкой ядер. Период полураспада составляет семнадцать дней – и за это время он теряет половину запаса энергии.

Я снова посмотрел на эту неописуемую глыбу кирпичей – кто бы мог подумать, что там ТАКОЕ содержится! И подумал: что если все это правда – то, что говорил Уоллис об энергии внутри атомного ядра?

– И для чего же предназначена эта колоссальная энергия?

Он вернул очки на нос.

– Три широких области применения. Во-первых, в качестве компактного источника энергии, для двигателя и электростанции на атомных подводных джаггернаутах, которые месяцами не поднимаются из глубин океана, для высотных сверхскоростных бомбардировщиков, способных десятки раз облетать землю вокруг в области стратосферы, без необходимости приземления или дозаправки в воздухе – ну и так далее.

Во-вторых, мы используем реактор для облучения материалов направленным потоком. Можно применить побочный продукт расщепления урана для превращения других материалов – правду сказать, многое мы добываем специально для экспериментов профессора Геделя, чья работа ведется в строгой секретности, и даже я не знаю, чем он занят в настоящий момент. Да вот же они, перед вами – термосы на стойках…

– И, в третьих?

Взгляд его стал на секунду отстраненным.

– Ну, видите ли…

– Понятно, – изрек я за него. – Из атомной энергии может получиться прекрасная бомба.

– Конечно, предстоит решить еще несколько практических проблем, – затараторил он, благодарно улыбаясь, – Производство правильных изотопов в нужных количествах, синхронизация, безопасность… но вы только представьте себе результат – бомба, способная размести в пыль весь город с куполом – и способная при этом уместиться в одном чемоданчике.

10. Профессор Гедель

И снова мы петляли по узким коридорам из бетона, пока, наконец, не вышли к главному зданию колледжа. Мы выдвинулись в коридор, обитый плюшем, с портретами выдающихся людей на стенах – вам, должно быть знакомы места такого рода: ректорские, приемные действительных членов и т. д. Короче говоря, мавзолей Науки! Мертвой, ороговевшей в панцирях черепаховых оправ очков и портфелей из крокодильей кожи, набитых диссертациями. Здесь тоже стояли солдаты, но уже более скромные. И здесь, в своем кабинете, нас ждал Курт Гедель.

Вкратце Уоллис поведал мне историю его жизни. Родился в Австрии, защитился в Вене, в области математики. Увлекся школой логического позитивизма, которую он там обнаружил (лично у меня никогда не оставалось время на философию), интерес его сконцентрировался на логике и основаниях математики.

В 1931-м, когда ему было двадцать пять, Гедель опубликовал свои тезисы, потрясшие научный мир – о некомпетентности математики.

Позднее он проявил интерес к модной тогда среди физиков теме взаимоотношений Времени и Пространства и произвел на свет несколько работ с рассуждениями о возможности путешествий во времени (На них-то, должно быть, и ссылался Нево). Вскоре под давлением со стороны Рейха он переехал в Берлин, где приступил к работе над военными заказами.

Мы подошли к двери с медной табличкой, на которой было запечатлено имя Геделя. Табличка была прибита недавно – на ковре я заметил мелкую бахрому опилок упавших со сверла.

Уоллис предупредил, что в моем распоряжении всего несколько минут и постучал в дверь.

Тонкий и высокий голос отозвался:

– Войдите!

Мы вступили в просторный кабинет с высоким потолком, роскошным ковром и дорогими обоями, а также столом, покрытым зеленой кожей. Когда-то это была солнечная комната – судя по огромному окну, ныне завешанному шторой. Окно выходило на запад – как раз напротив окон моего жилища.

Человек за столом продолжал писать, когда мы вошли, придерживая бумагу ладонью – не то закрывая написанное от нас. Это был невысокий, тонковатый мужчина болезненного вида с высоким беззащитным лбом: на нем был мятый шерстяной костюм. Лет ему, судя по всему, было за тридцать.