Ружье на динозавра - Лайон Спрэг Де Камп

с надписью: «Зовите меня Салли». Я проходил целый день, не зная про бумажку и удивляясь, что ко мне обращаются «Салли».

На все время, что я провел в Роджерс, я так и остался Салли. Причина называть меня девичьим именем заключалась всего лишь в том, что я был маленьким, тощим и необщительным, но никакой склонности к абнормальному сексуальному поведению у меня не было. Если бы была, я бы мог прекрасно удовлетворить эту склонность, поскольку Роджерс не отличался в этом отношении от других школ для мальчиков с пансионом.

По сей день я вздрагиваю, когда слышу имя «Салли». Несколько лет тому назад, до того как я женился, друзья, желая найти мне пару, познакомили меня с привлекательной девушкой и не могли понять, почему я шарахнулся от нее, как от раскаленной печки. Ее звали Салли.

В Роджерс над новенькими вовсю измывались; учителя относились к этому фаталистически и смотрели на все сквозь пальцы. Я был их любимой жертвой, только со мной это не сошло на нет спустя несколько недель. Они продолжали этим заниматься весь первый год. Однажды, в марте 1928 года, я проснулся около пяти утра оттого, что несколько мальчиков схватили меня за руки и за ноги и удерживали, пока кто-то еще заталкивал кусок мыла мне в рот.

– Смотри, чтобы он тебя не укусил, – сказал один.

– Лучше бы с касторкой.

– У нас ее нет. Держи его нос; тогда он лучше будет разевать рот.

– Надо было настругать мыло маленькими кусочками. Тогда он бы пенился лучше.

– Давай я его пощекочу; у него начнется припадок.

– Смотри, нормально он пенится, как старый пердун.

– Не вопи, Салли, – приказал мне один из них, – или мы тебе глаза пеной зальем.

– Да все равно засунь ему мыло в глаза. Он от этого станет красноглазым монстром. Ты же знаешь, как он сверкает глазами и вопит, когда бесится?

– Давай сострижем ему все волосы. Тогда он будет совсем смешной.

Мои вопли привлекли одного из воспитателей, который резко приказал мучителям прекратить. Он стояли вокруг, а я пытался сесть на моей койке, выплевывая мыльную пену.

– Что здесь происходит? – вопросил воспитатель. – Вы что, не знаете, что это запрещено? Это будет означать по десять раундов для каждого из вас.

Раундами в Роджерсе называли одно из дисциплинарных взысканий. Каждый раунд состоял из маршировки по кругу в униформе с оружием на плече. (Оружием служили армейские винтовки Спрингфилд образца 1903 года со спиленными бойками, чтобы какие-нибудь ученики не раздобыли патроны калибра .30 и не посносили бы друг другу головы.) Я надеялся, что мои мучители будут хотя бы исключены, и был разъярен легкостью их наказания. Они же, напротив, были возмущены тем, что с ними так сурово обошлись, и протестовали с видом оскорбленной добродетели:

– Но мистер Уилсон, сэр, мы же просто играли с ним!

В этом возрасте я не знал, что частные школы не вышвыривают платящих студентов за любые проделки, кроме самых чудовищных; они не могут себе этого позволить. Мальчики отмаршировали свои десять раундов и ненавидели за это меня. Они считали меня предателем, потому что мои завывания привлекли внимание мистера Уилсона, и принялись придумывать новые хитроумные способы заставить меня страдать. Только теперь они действовали тоньше. Не было ничего такого же грубого, как насильно заталкивать мне мыло в глотку. Вместо этого они прятали части моей униформы, подбрасывали навоз и другие нежелательные вещества в мою койку, ставили мне подножки во время строевой подготовки, чтобы я вместе с девятифунтовым Спрингфилдом распростерся в грязи.

Я часто дрался, меня всегда били и обычно ловили, наказывая раундами за нарушение школьных правил. Я был горд, когда однажды расквасил нос одному мальчику, но радовался я недолго. Он навалился на меня в плавательном бассейне и почти утопил. К этому моменту я был уже настолько запуган, что не решился назвать имя обидчика, даже когда воспитатели спрашивали, после того как оживили меня с помощью искусственного дыхания.

– Ормонт, – сказал Уилсон, – мы знаем, как тебе достается, но мы не можем приставить к тебе телохранителя, чтобы он всюду за тобой ходил. И мы не можем поощрять тебя, чтобы ты постоянно доносил; от этого будет только хуже.

– Но что же я могу сделать, сэр? Я стараюсь соблюдать правила…

– Дело не в этом.

– А в чем же? Я этим парням ничего не делаю; они просто задирают меня все время.

– Ну, для начала, ты можешь лишить их удовольствия слышать твои крики и видеть, как ты машешь руками и никогда не попадаешь… – Он побарабанил пальцами по столу. – С такими, как ты, у нас вечно проблемы, и если есть способ это прекратить, то я его не знаю. Ты – будем откровенны, – ты странный.

– Чем же?

– Ну, ты говоришь по-взрослому…

– Но разве не этому вы пытаетесь нас научить на уроках английского?

– Конечно, но я не об этом. Не спорь; я пытаюсь тебе помочь. Еще одна вещь. Ты всегда и обо всем споришь, и в большинстве случаев ты прав. Ты же не думаешь, что людям нравится, когда они все время неправы?

– Но люди должны…

– Вот именно, они должны, но не делают. Ты не можешь изменить мир в одиночку. Если бы у тебя были мускулы, как у Дэмпси, ты бы справился с большей частью проблемы, но у тебя их нет. Поэтому лучше всего тебе приобрести защитную окраску. Не обращай внимания на нападки или оскорбления. Никогда не спорь; никогда не жалуйся; никогда не критикуй. Не забывай улыбаться каждому, даже если хочешь их убить. Выражайся проще и соглашайся с тем, что сказано, даже если думаешь иначе. Мне совсем не нравится учить тебя лицемерию, но другого выхода я не вижу. Если бы мы только смогли сделать из тебя какого-нибудь атлета…

Это произошло ближе к концу учебного года. Через пару недель я уже был дома. Я жаловался на военную школу и просил вернуть меня в школу в Нью-Хейвене. Мои родители возражали на том основании, что в Роджерс образование лучше, чем мне могут дать в местной школе, что было справедливо.

Однажды мои старые приятели из местной школы поймали меня на заброшенной парковке и избили по-настоящему, так что мое разукрашенное лицо распухло. Я осознал, что, какими бы ужасными ни были мальчики в Роджерс, среди них не было самых мерзких типов, здоровенных тупиц, которые оставались на второй год в каждом классе и вымещали свою скуку и зависть, мучая своих щуплых одноклассников. После этого я уже не жаловался на Роджерс.