Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

место, села. Строго глянула через стол. — Знаешь, как звали моего приемного родителя? Старший батальонный комиссар Павел Филиппович Баринов... Теперь иди. Где меня найти — знаешь.

Чужой и темный...

Двуликий.

Оборотень. Вервольф. Вурдалак.

О ком речь — понятно без разъяснений. Вот только откуда цыганка о нем узнала?

На крылечке Баринов стянул с пальца перстень — а ведь точно по размеру пришелся! — сунул во внутренний карман пиджака. Обогнул дом, поманил вскочившего при его появлении Игоря.

Усаживаясь на заднее сидение «Москвича», сказал, отсекая вопросы:

— Спасибо, Игорь. Разговор состоялся, кое-что стало понятней. Да только неясностей нагромоздилось на порядок больше. Разберусь — расскажу. Пока же о нашем визите, пожалуйста, никому. Даже Сергею.

...А назавтра было Первое Мая.

Демонстрацию проигнорировали, прямо с утра отправились в гости к Щетинкиным. Получилось две пары плюс Игорь с какой-то новой незнакомой девицей. Побродили по окрестным горам, устали как собаки, но воздухом надышались вволю. К вечеру расположились на веранде дачного дома за традиционными шашлыками. Там и заночевали. Утром продолжили... Словом, выключились из повседневки до упора.

Весь нежданный отпуск-отгул пролетел — как его и не было.

3

Таким сумрачным, уставшим и подавленным он Банника еще не видел. Тот сидел у себя в кабинете, уставившись в чистый, без единой бумажки стол, и на звуки шагов тяжело поднял голову. А вместо приветствия сказал:

— Ну что, Баринов, телевизор смотришь, газеты читаешь?

Он с натугой поднялся, небрежно махнул в сторону комнаты отдыха. Там взял с полки серванта початую бутылку, тонкие чайные стаканы, налил до половины «Посольской». Из холодильника достал блюдце с нарезкой салями.

— Давай, не чокаясь.

— Что случилось, Николай Осипович? — осторожно спросил Баринов, принимая стакан.

— Твой мирный атом обернулся в самом сердце страны второй Хиросимой. Или ты не в курсе? — Банник залпом выпил, с легкой гримасой принялся закусывать. И еще не прожевав, пояснил: — У меня племянник работает у Легасова на химическом факультете МГУ. До Москвы довезли. Ночью сегодня позвонили — лежит Василь в шестой радиологической. «Лучевка» четвертой степени — значит, схватил не меньше тысячи рентген. Точно никто не знает. Шансы есть, но, сам понимаешь...

— Чернобыль?

— Он самый. Я как понял, что произошло, двадцать девятого апреля был уже в Киеве. Там сто километров до ЧАЭС. А эти идиоты, представь, повели людей на демонстрацию!.. Я спешно вывозил родню, предупреждал, кого мог, только разве в набат не бил, а они в это время стояли на трибуне в красных бантах и размахивали флажками под громкие марши и ликующие толпы трудящихся!

— Подожди, подожди! Что, там все настолько серьезно? У меня ведь, Николай Осипович, никакой, кроме официальной, информации нет. Слухи не в счет.

— Да, действительно, — Банник помедлил, словно раздумывая. — Телевизор-то врет вприсядку, не зря англичане и прочие французы своих людей специальными самолетами начали вывозить, да у трапа переодевать... Понимаешь, на четвертом блоке разворочена вся активная зона. А это непрерывно действующая атомная бомба, только без светового и теплового излучения и ударной волны... Да там в округе пятьсот лет ничего расти не будет!

— А причем здесь химики из МГУ?

Банник недовольно поморщился.

— Туда подогнали столько народа... ну и химиков, разумеется. Дегазация, дезактивация, другая чертивня... В первую очередь надо было каким-то образом «загасить» реактор. Василь с вертолета определял места и степень разрушения, координировал сброс химикатов в активную зону. Вот и схватил дозу. И он, и летуны...

Как медик, как биолог Баринов, безусловно, знал и об ионизирующем излучении, и о последствиях ядерного взрыва... И поэтому без потрясения не мог слушать неторопливый и нарочито размеренный рассказ Банника. А тот в выражениях и оценках не стеснялся.

Он говорил о попытках местных и центральных партийных и советских функционеров попросту замолчать катастрофу, словно рассосется она сама по себе. Говорил о преступной глупости украинского руководства, подставивших под радиацию сотни тысяч людей на первомайских демонстрациях в Киеве и других городах республики. И о том, что никто не озаботился предупредить жителей Брянской, Гомельской, Могилевской, Житомирской областей, что на них движется смертельное радиоактивное облако. О том, что приказ эвакуировать пятидесятитысячную Припять появился лишь на третий день после взрыва...

Мотивация до идиотизма проста, как мычание — чтобы «не вызывать паники», а также чтобы не дать повода «для злопыхательства Запада»...

Ничего этого Баринов, конечно, не знал.

Разумеется, уклончиво-успокоительные новости по телевизору воспринимались в Киргизии им и окружающими с привычным скепсисом. Каждый понимал, что на самом-то деле в Чернобыле далеко не все под контролем и не так безобидно, однако такого масштаба катастрофу никто даже в страшном сне представить не мог. Даже, скорее всего, и те из его знакомых, самые-самые, пребывающие на грани диссидентства...

Да и не виделся он ни с кем! Игорь, правда, упомянул мельком, что в последние дни «глушилки» просто озверели, забивая «Голос Америки», «Би-Би-Си» и «Свободу» совершенно с немыслимой силой. Глушили даже китайские передачи на русском языке.

— ...А вот теперь я снова спрошу: где проведешь границу между оружием и не оружием? И за тебя отвечу — оружие применяют против врага, а мирными изобретениями бьют по своим... Вот так-то, Баринов! Что молчишь?

— А что тут скажешь? У нас на Руси дураков не сеют и не жнут, они сами друг друга родят. И они, к сожалению, весьма плодовитые, — только и нашел, что ответить Баринов.

— К слову, Шишков тут в Смоленск ездил, а облако пошло в ту сторону. Так что не ищи, я его проверяться направил... Ладно, закончим на этом. Как отдохнул? Какие планы?

— Отдыхать — не землю пахать, — отмахнулся Баринов. — А планы... Думаю, планы не меняются. У тебя возражения есть, нет?.. Значит, на неделе очередной сеанс... А сейчас глянь какую оригинальную штучку мне подарили на днях.

Он достал из внутреннего кармана пиджака перстень и протянул Баннику. Тот равнодушно повертел его, примерил. Перстень пришелся впору только на мизинец.

— Цыганский, небось?

— Почему так думаешь?

— Топорно сделан. Хотя, похоже, старинный. Платина, серебро? А камушек, по-моему, из категории полудрагоценных... Я, признаться, не специалист. Вот моя покойная супруга была большой любительницей побрякушек. Я все дочери отдал — пусть носит.

— А тебе не кажется он каким-то необычным? — осторожно спросил Баринов, внимательно наблюдая за Банником. — Ну-у... теплым, холодным, отталкивающим, притягивающим...

— Да нет, — ответил Банник, протягивая перстень Баринову. — Обыкновенная цацка, может быть, антикварная. Покажи ювелиру, если интересно.

— Между прочим, заговорённый, — Баринов, словно не замечая его