Эффект Эха - Павел Александрович Шушканов

меньше, но они не исчезали совсем. Как и горстка первых жителей этого мира, продолжавших поклоняться своему божеству, из чрева которого явились когда-то все звери и птицы. Его похожий на оленя силуэт мы видели постоянно в окружении уцелевших обитателей этого мира – Лиц.

Как вы думаете, чем занимается Лора? Устраняет разрывы в реальности и спасает мир? Нет. Она не дает ему вернуться в изначальное состояние!

Но тут нет ее вины. Часть из нас хотела возвращения домой и втайне работала над этим, Эхо же, поняв как устроен Код, желал оставить мир себе. И только я был слишком наивен и слаб, чтобы поддержать кого-то из них. Однажды Эхо просто обратил большую часть из нас в кричащие деревья – они перед тобой, Малик, а меня заставил помочь ему. И помогать после.

Эхо создал Лору, путем несложных манипуляций и вложил в нее главную функцию – поддерживать неестественное сохранение новой формы мира. Он говорил мне, что Код так более стабилен, когда поддерживает себя сам, а не непосредственно его руками. Я слушал и понимал, но не желал этого знать. Он рассказывал мне, что радиоэфир – идеальное пространство для перестройки кода. Он позволяет не только общаться, но и передавать код из любой части мира в любую другую его часть. Но меня это пугало. Прошло много времени, прежде чем я надоел ему и Эхо оставил меня в покое.

Знаете, господин Малик, все что я сказал вам придется просто принять. Как и то, что я навечно заперт здесь – нестареющий и не умирающий, и ненавидящий себя все больше с каждым днем. И как эти деревья, Братья – немое напоминание о том, что не нужно мешать Эхо править его миром. И то, что ваш бунт или бунт Лоры не изменят ничего. Он создаст новую функцию, новую Лору и все будет по-прежнему.

Вы не обязаны мне верить. Но знаете… Вроде бы как стало легче. Сейчас я уйду, а через пару минут уйдете и вы. И никогда не вернетесь сюда больше.

– Зачем он делает это?

– Из-за страха, Малик! Конечно же из-за страха. Нет ничего более ужасного для него, чем потерять искусственный дом и быть не в силах вернуться в настоящий. Впрочем, не ждите, что я буду отвечать на все ваши вопросы. Все что я хотел вам сказать, я сказал. А теперь прощайте, господин Малик.

– Я знаю вас?

Он снова вздохнул.

– Это не имеет никакого значения.

***

Наш молчаливый путь домой я запомнил надолго, хотя в нем ничего не происходило. Даша спала у меня на плече, а за окнами электрички полз дождливый лес. От вокзала до такси я нес ее на руках. И только у подъезда она проснулась, потирая глаза и сразу схватила за уши выпадающего зайца.

– В твоем доме чудовища, – снова сказала она.

– Да, я помню… страшный сон.

– Нет. Ты сам впустил их через радио, – она указала рукой на окна моей квартиры. Они были залиты зеленым светом, тускло мерцающим в темноте.

Мы бежали по лестнице, а Даша пыталась ухватить меня за полу пальто.

– Стой! Стой, Малик, не входи туда!

Она торопливо подбежала к двери и не дала мне разобраться с ключами. Торопливым жестом она нацарапала краешком извлеченного кармана зеркальца с названием курортного городка овал и прижала стеклышко к его центру. Пульсирующий звук за дверью мгновенно стих.

– Откуда ты?..

Она пожала плечиками.

За дверью лишь пустая квартира. Все оставалось как при нашем отъезде, только все вещи вокруг и пол покрывал тонкий слой изумрудной пыли. Я ошарашенно смотрел на все это не решаясь войти, пока не зазвонил телефон.

– Да, Лора. Да, она рядом. Нет, все у нас в порядке. Все просто замечательно.

10.Лора: игра с темнотой

Город, где я родилась остался в памяти россыпью желтых домиков среди бесконечного зеленого моря. Но зелень съела осень и сейчас сквозь тонкие стволы и ветки деревьев проглядывали побитые непогодой все такие же желтые стены. Тут все еще ходили, позвякивая, трамваи, и я на своем «лягушонке» в растерянности жалась к обочинам. Я не бывала тут больше десяти лет, но казалось, что городок просто вынырнул из моих воспоминаний и занял положенное ему место, нисколько не изменившись за эти годы.

Адрес я помнила наизусть. Подъезд все тот же с полусгнившей лавочкой, деревянная дверь, украшенная теперь кодовым замком, но распахнутая настежь. Четыре похожих друг на друга этажа с заставленными велосипедами и санками лестничными клетками. Меня всегда удивляло, что нигде в этом городе не найти нормальных пятиэтажек – всегда ровно четыре этажа и крыши коньком вместо привычных плоских.

Как ни странно, но дверь я почти не помнила. Может потому, что не оглянулась на нее пятнадцать лет назад. Тусклый номерок на рейках подсказывал, что я не ошиблась. Тут был звонок, но я постучала. Не сразу за дверью раздались шаркающие шаги – где-то в глубине квартиры хлопнула балконная дверь. А потом торопливая возня с цепочкой.

На нем была красная клетчатая рубашка, заправленная в тренировочные штаны. Понять можно – из приоткрытой двери ваяло холодом. Видимо отопление еще не включили. Он смотрел на меня сквозь узкие очки и покусывал тонкие губы.

– Привет, пап! – сказала я. – Впустишь?

Он суетился с чаем кухне, а я бесцельно бродила по маленькой комнате с единственным окном – оно же выход на балкон. Там за грязными стеклами висело низкое хмурое небо, а тут завис в воздухе отголосок сигаретного дыма, пахло старыми обоями и пылью. Постеры со стен никуда не делись, но совсем выцвели и обветшали. Один утверждал, что «хочет верить», с другого смотрело напряженное лицо Лэнса Хенриксена. Между ними пугавший меня до чертиков безглазый Alien. Исчез мой матрас из угла, теперь там стоял стеллаж. Стопки глянцевых журналов и подшивки газет занимали его лучшие полки, на других цветными корешками поблескивали книги и DVD. Коробка с видимо давно сломанной консолью торчала под потолком. Я злорадно улыбнулась.

– С сахаром? – отец стоял в дверях со стаканом, старательно отмытым со всех сторон и дымящемся кипятком.

– Если черный, то да.

– А у меня только черный.

Я пожала плечами – мол сойдет.

– Садись, – отец торопливо сложил ноутбук и поставил стакан на столик. Сам притащил с кухни повидавшую жизнь табуретку.

– У тебя холодно, – я поежилась.

– Сейчас включу обогреватель. Просто часто бегаю на балкон.

Он, хоть и курил, но не выносил табачного дыма, и