Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

Иваныч кивнул своим, и оба тунгуса повторили маневр.

Конский топот, приглушённый снегом, нарастал и креп.

— А ну всем стоять! Именем революции!

Стоять именем революции никто не стал. Недружный, но, похоже, достаточно прицельный залп оборвал выступление оратора, раздались лошадиное ржание и вопль раненого.

— Окружай! Бей гадов! Да здравствует мировая… — предревкома рухнул с коня, попытавшись подняться, ткнулся носом в снег и замолк. Да они пьяные, что ли, пронеслась в голове у Полежаева очередная мысль, покуда руки привычно управлялись с винтовкой. Кем тут окружать-то… и притом чуть не у всех обрезы вместо винтарей, у кого с прикладом, а у этого вон и вовсе без…

— Отходим! Их тут много! — кто это такой горластый у товарищей? А впрочем, мысль очень верная…

Собака, осмелев, злобно лаяла вослед товарищам, мужественно отступающим с тяжёлыми арьергардными боями. Раненых и убитых товарищи, исходя из революционной целесообразности, временно оставили лежать где лежали.

— Илюшка! — ещё ни разу не слыхал Иван Иваныч у Охчена такого голоса.

Молодой тунгус лежал за колодиной, служившей укрытием, неподвижно глядя прямо перед собой стеклянными глазами.

…

Бяшка приседала как механическая заводная игрушка, ровно и неустанно, всякий раз складывая свои длиннейшие ноги подобно портняжному метру. Эту зарядку она проводила каждое зимнее утро и каждый вечер, перед сном, до тех пор, пока морозы не позволяют бегать.

— Бяша, ты коровок-то пойдёшь ввечере доить, или мне?..

— Отдыхай, ма! Сейчас закончу разминку и подою!

Завершив наконец тренировку, она прошла на кухню, как есть — приседания Бяшка обычно делала нагишом, зачем зря пропитывать потом вещи, которые потом не так уж легко стирать? Выдвинув из печного загнета ведро с тёплой водой, принялась энергично обтираться полотенцем. Варвара исподволь залюбовалась дочурой-найдёнышем — до того стройная да ладная фигурка… и на теле ни волоска, лишь на голове курчавая жёсткая копна волос, завившихся крупными кольцами.

— Подстричь бы тебя, Бяша… или не надо пока?

— Попозже. Мало обросла ещё, — девушка уже натягивала на себя сорочку. Помедлив, с видимым неудовольствием развернула длинные штаны. — Ладно… пойду доить!

Закончив сборы, Бяшка нырнула в дверь, низко пригибаясь, брякнули в сенях вёдра-подойники. Варвара Кузьминишна вздохнула. Вот бы знать, как жила бы Бяшенька, не случись той страшной катастрофы…

Ещё раз вздохнув, женщина повернулась к иконостасу. Что ж… раз дочура освободила её от вечерней дойки, жалеючи, надо потратить маленько времени с пользой. Богу помолиться.

Потому как и сегодня они не пришли. Придут завтра?

Встав на колени, Варвара зашептала молитву.

— Господи Вседержитель… да будет благость твоя, да прииде царствие твое… верни их живыми, слышишь? Ну дурные же они, мужики-то, до старости мальчишки… не о том думают… а ты пожалей нас… пусть вернутся!

Бухнула дверь, и ввалилась Бяшка, с пустыми вёдрами.

— Что?.. — беспомощно произнесла Варвара, внутренне холодея.

— Они едут, мама. Я слышу.

— Слава тебе, Господи! — женщина горячо перекрестилась. — Услышал ты мольбу мою!

— Не торопись радоваться. Илюшка… мёртвый.

…

Караван, въезжающий в раскрытые ворота заимки, был совсем невелик. Пять мохнатых якутских лошадок, две под всадниками, две несли почти пустые торбы из-под ячменя. И пятая, с притороченным длинным свёртком.

Неторопливо привязав коня к коновязи, Полежаев молча прошёл в дом. Лицо его казалось вырезанной из дерева маской, к которой некий шутник прилепил бороду из пакли.

Бяшка встретила отца на кухне, стоя во весь рост. Иван Иваныч молча сел на лавку, пошарив в кармане, высыпал на стол пригоршню жёлтых, маслянисто поблёскивающих кружочков.

— Вместо Илюшки нашего…

Он поднял красные от бессонницы, совершенно дикие глаза.

— Моя вина.

— А теперь послушай меня, — заговорила богиня Огды своим клекочущим, вибрирующим голосом. — От судьбы не уйти никому. Вы пошли, и умер он. Не пошли бы, и до лета не дожил бы никто.

Пауза.

— И я тоже.

— Почему? — трудно, словно выталкивая битое стекло, спросил Полежаев.

— Я не знаю. Я только знаю, что так бы случилось.

…

Маленькая печурка, заботливо сложенная отцом из плоских камней, скрепленных меж собою глиной, источала мягкое тепло, приятное для глаз и кожи. Только железная заслонка-вьюшка сияла ярко, раскалившись от внутреннего огня.

Бяшка чуть улыбнулась. Если накрыть артефакт тёмной тряпкой… или шкурами бычьими, к примеру… то и папа, и мама сейчас увидели бы тут лишь размытый тёмный силуэт. И даже сияния глаз не увидели бы. Для людей сейчас в этом тёмном сарае царит тьма.

А для неё?

Огненные символы бежали в глубине громадной жемчужины, и что-то они, безусловно, означали. Осталось пустяк, совсем пустячок — понять, что именно.

Можно ли прочесть надписи на языке, которого не знаешь?

Бяшка скосила глаза на раскрытую книгу. Шампольон… Шампольону было легко. Двуязычная надпись, послужившая ключом — ха! Если бы здесь, в глубине артефакта, имелись огненные подстрочные надписи-пояснялки на русском языке, задачка решилась бы в один день. Вот только никто таких подарков звёздной девочке делать не собирался.

Правда, отца ей было не в чем упрекнуть, ну то есть абсолютно не в чем. Это же он выписал из столиц все эти книги — сам дошёл, какие книжки тут надобны. Ещё когда она, Бяшка, просто пялилась на мерцающие огоньки, кидаясь от безумной надежды к страданиям и обратно. Надеялась на озарение? Ну да, она и сейчас не против. Только сейчас она уже понимает — тут вам не коровьи роды. Тут без соответствующего уровня подготовки озарение не придёт. Зерно должно лечь на прогретую и влажную почву…

Бяшка улыбнулась, вспоминая — мягкий донельзя, успокаивающе ласкающий кожу оренбургский пуховый платок, и мягкие, сильные, успокаивающе тёплые материнские руки, подносящие к её, Бяшкиным губам бутылочку с натянутой резиновой соской. Да, тогда ещё грозную богиню Огды поили молоком из соски… долго поили, не хотела никак богиня из кружки молочко принимать… И ещё ярчайшим воспоминанием раннего детства является папина борода, да. Которую так интересно было теребить…

Тогда, бездну времени назад, они казались ей такими огромными и сильными… папа и мама…

Бяшка тряхнула головой, отгоняя видения. То время ушло и не вернётся. Сейчас папа достаёт ей до плеча, а мама, пожалуй, не достанет и до подмышки. Ещё прошедшей осенью девушка преодолела рубеж в три аршина[13], и за зиму добавила дюйма три. И не заметно было, что на этом процесс намерен остановиться.

Вот титьки расти вроде как прекратили… ну или почти прекратили. И хватит. И достаточно. И очень хорошо. Бяшка вспомнила, как чуть не плакала от ужаса, что природа наградит её такими же роскошными железами, что и человечьих женщин. Которые отвалятся