Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

заведение. Этот… как его… санитарный день!

— Эвона! — хмыкнул Полежаев. — Круто у вас тут гостей встречают. Хозяина позови.

— Кондрат Евстафьич! — зычным голосом возвестил половой, словно средневековый церемониймейстер. — Вас тут спрашивают!

— Кто бы это? — недовольно откликнулся кабатчик, выглядывая из кухни. — А… Иван Иваныч! Сколько лет, сколько зим!

— Здорово, Кондрат Евстафьич, — улыбнулся в бороду Полежаев. — Гляжу, новые порядки у тебя тута. Эвон, «санитарный день», гостей чуть от порога не гонят… Не боишься всех клиентов так-то распугать?

— Ха! — желчно усмехнулся кабатчик. — Этих распугаешь, пожалуй… Ты проездом тут али как? Гринька, ставь-ка приборы на троих! И графин, и пельмешков закусить, — Кондрат Евстафьич высморкался в шёлковый платок, засунул обратно в карман. — Скудновато нынче у нас, ну да чем Бог послал…

Когда половой удалился в кухню, хозяин чуть наклонился вперёд.

— На сколь дело у тебя?

— Ты прямо как шаман, насквозь видишь, — отшутился Полежаев. — Коней возьмёшь?

Вернувшийся человек привычно-ловко расставил тарелки с пельменями, соусницы с хреном, нарезанный крупными ломтями хлеб на деревянном блюде. В центр стола выставил графинчик с жидкостью, на просвет изрядно мутноватой.

— Самовар сейчас заводить, Кондрат Евстафьич?

— Заводи, Гриня, заводи… — хозяин снова высморкался.

— О… — Полежаев щёлкнул ногтем по графину. — Картоху переводите, али зерно?

— Всё переводим, — кабатчик разлил самогонку. — Спиртзаводы давно уж стоят, так что куда деваться… Будем здравы!

Проглотив огненную воду и зажевав пельмешком, Кондрат Евстафьич напомнил:

— Ты про коней чего-то говорил… Якутские лошадки?

— Нет. Хорошие кони, дончаки и орловцы.

— Чего ж тут хорошего…

— Не понял… — удивился Полежаев. — Уж и добрые кони нынче не в цене?

Кабатчик разлил по-новой.

— Ну как бы это правильно сказать-то… Слыхал такое слово, «реквизиция»?

— Первый раз слышу. Что за зверь?

— Счастливый человек, — завистливо вздохнул Кондрат Евстафьич. — По-нашему, по-простому: «скидай сапоги, власть переменилась!»

— М-да… — Иван Иваныч потеребил бороду. — Кони с сёдлами, при всей сбруе. Здоровые, всё без обману. По паре империалов[12] голова.

Козырный ход достиг цели, у кабатчика забегали глаза. Ещё бы, такой демпинг!

— Сколь их у тебя?

— Полста шесть.

Кабатчик откинулся на спинку стула.

— Опа… постой-постой… да это уж не те ли?!..

— Кто знает?

Глаза Кондрата Евстафьича округлились, как у совы.

— Номер, однако… где ж седоки?

— Погибли они, скончались скоропостижно, — Полежаев смотрел без улыбки. — Должно, спирт не тот развели.

— Быват, — неожиданно легко согласился хозяин заведения. — В тайге всяко случается. По два червонца, говоришь…

— Не так. Империалов по два, а ежели червонцами, то по три получается, — улыбнулся Полежаев.

— Не то место и время выбрал, Иван Иваныч, условия ставить…

— Копейкой меньше — снимаю сёдла, сбрую всю в костёр. Лошадок угощу пшеничкой с крысидом, как знал захватил, и отпущу погулять напоследок, — Полежаев улыбнулся шире. — Пущай у вас тут все собаки передохнут.

Он убрал улыбку.

— Надоело мне гнуться под эту жисть-жестянку, Кондрат Евстафьич. Ну, убыток… ещё убыток, эка невидаль… Твоё слово, одно только. Да? Нет?

Кабатчик опрокинул в себя стакан.

— Давай как стемнеет… Куда прикажешь? Где место встречи?

…

— … В то время как недобитый враг резвится в Забайкалье, мечтая о реванше, в то время как мировая буржуазия щерит свою кровавую пасть в предвкушении, как разделается она с первой в мире республикой трудового народа, среди местного крестьянства, как это ни горько говорить, товарищи, преобладают низменные частнособственнические настроения. Шкурные, я бы даже сказал!

Председатель ревкома обвёл горящим взглядом кокаиниста-фанатика собравшуюся аудиторию.

— Как можно жалеть коней для Красной Армии, которая только что освободила вас от белых банд, которая грудью, крови своей не щадя защищает весь трудовой народ? Мне стыдно за вас, товарищи!

— Так ведь нет заводных коней-то, — раздался голос из зала, прокуренного, хоть топор вешай. — Последних ежели забрать, чем по весне пахать? Никак невозможно!

— Революция, товарищи, не знает такого слова — «невозможно»! У революции есть одно слово — «надо!»

Хлопнула входная дверь, меж рядов сидящих по узкому проходу торопливо протискивался человек в драном зипуне. Пробравшись к столу президиума, он наклонился к предревкома и что-то быстро забормотал — из зала было не разобрать.

— Так… — председатель ревкома встал. — Коней нет, говорите? Прямо сейчас, когда мы тут сидим, совсем неподалёку совершается преступная буржуинская сделка! Товарищи актив, попрошу немедленно за мной.

…

Заснеженные кедры стояли, как на картинке, не колыхнувшись. Ветер к ночи стих совершенно, что по здешним местам предвещало к утру нешуточный мороз. Взошедшая полная луна заливала пейзаж призрачным, колдовским серебром, так что хоть газету читай.

Кони, застоявшиеся в распадке, наперебой всхрапывали, били копытами. На миг у Полежаева вспыхнуло чувство острого сожаления — этаких красавцев за такую-то цену отдавать…

— Да не щупай ты уже все зубы-то, Кондрат Евстафьич. Пальцы себе только поморозишь… Дарёному коню, как говорится, в зубы не глядят.

— Да вроде как и не совсем дарёные? — откликнулся кабатчик, осматривая коников. Трое угрюмых неразговорчивых парней разного возраста, один так совсем ещё безбородый — сыновья хозяина заведения — стояли чуть поодаль, сжимая в руках винтовки-трёхлинейки. Охчен и Илюшка стояли с другой стороны с непроницаемыми лицами, держа на вису мексиканские самозарядки. Доверие нынче у людей совсем никакое, промелькнула у Полежаева мимолётная мысль.

— Да вроде как почти совсем. Ещё б четыре год назад… эх…

Хозяин кабака ухмыльнулся.

— А были бы они у тебя четыре-то годка назад, э, Иван Иваныч?

— Да кто знает, — ответно ухмыльнулся Полежаев. — Давай уже рассчитываться, что ли. Время позднее. Тебе же, чай, до утра табун-то надобно ещё перегнать, куда подале от этой самой… как её… реквизиции.

— Это да, — кабатчик неожиданно грязно выругался. — От товарищей…

Вздохнув, он достал из-за пазухи кожаный портмонет английской работы. Вещица крокодиловой кожи, изящно оправленная в серебро, смотрелась в таёжной глухомани нелепо и дико.

— Господа офицеры много чего пропили, — перехватив взгляд торгового партнёра, счёл уместным пояснить Кондрат Евстафьич, извлекая на свет золотые кружочки. — Иной раз и вовсе безделица… ну, всё ж не керенки…

— Эйе! — неожиданно подал голос Охчен, поводя дулом самозарядки. — Так делай не надо!

— Чего это он? — совершенно натурально удивился кабатчик. — Наган-то я попросту из кармана в другой перекласть хотел.

— Напрасно, — Полежаев покачал головой, пряча вынутый «маузер». — Хорошо ведь лежал наган. Этак-то ты, Кондрат Евстафьич, ни с кем дел скоро иметь и не сможешь, окромя как с этой твоей реквизицией.

Собака, приведённая с собой угрюмыми парнями, вдруг громко зарычала, не переходя на лай.

— Ого! — встревожился кабатчик, озираясь. — Кого-то несёт, похоже. Сынки!..

Сынки, впрочем, и без батиного наказа знали чего делать — рассыпались и заняли оборону, используя толстые деревья в качестве укрытий. Иван