Юрий Нестеренко - Приговор

плоту, имевшем перильца лишь с трех сторон. Четвертая, откуда въезжали и

входили пассажиры — и задом к которой стояла савраска — перед отплытием

замыкалась жердью, укладываемой на два столбика с рогатками на концах.

Однако на сей раз мы отчаливали в таких обстоятельствах, что об этой

мере безопасности никто не подумал, и дорогу телеге ничто не

преграждало. Тяжелые колеса чуть было не наехали на Эвьет, которая

старательно целилась для второго выстрела и оттого не заметила вовремя

опасность. Я едва успел выдернуть ее из-под телеги, которая в следующее

мгновение съехала задними колесами в воду.

Лошадь испуганно заржала; она и так была явно слабовата для такой

тяжелой повозки, а тут, похоже, еще и ополоумела от страха и вместо

того, чтобы бороться с внезапно потянувшей ее в реку силой, еще сильнее

сдала назад, усугубляя ситуацию. Паром слегка накренился. Торговец

обернулся и с криком "Тпрру! Куда, скотина?!" стал хватать кобылу за

уздцы, а видя, что это не помогает, метнулся к телеге, пытаясь

остановить ее сползание в воду. Бородачи поспешили к нему на помощь, но

один из них поскользнулся на свежей крови и грохнулся на настил. Парень

меж тем, подхватив обмякшее тело паромщика, пытался зажать ему рану на

шее, бормоча: "Вот черт! Я же не хотел…" Один лишь Верный хранил

полное спокойствие среди всего этого хаоса — очевидно, в гуще боя ему

доводилось видать и не такое. А брошенный без присмотра ворот неспешно

крутился сам собой, под действием течения вытравляя канат, еще

соединявший нас с дальним берегом.

Уже потом я смог восстановить все эти события по памяти, чтобы так

связно изложить, а в тот момент поддался общей неразберихе. Мне

показалось, что колесо все же успело проехаться по пальцам Эвьет, и я

осматривал ее кисть, повторяя: "Тебе больно? Ты что-нибудь чувствуешь?"

Когда я, наконец, понял, что с рукой все в порядке, а хруст, который я

слышал, издала вовсе не кость, а сломанная стрела (сам арбалет тоже не

пострадал), телега, несмотря на попытки ее остановить, с громким

всплеском окончательно съехала в воду, увлекая за собой отчаянно ржущую

клячу, а заодно и пытавшегося этому воспрепятствовать торговца. Что бы

там ни было под этим брезентом, оно мигом утянуло вглубь и телегу, и

кобылу, и хозяина.

Бородач остался на краю парома, но вместо того, чтобы пытаться

спасти торговца, сделал шаг назад. Второй, уже поднявшийся на ноги,

сделал было движение отстегнуть пояс с мечом, собираясь, видимо,

прыгнуть в воду, но первый удержал его за руку:

— Не надо. Все к лучшему. Вспомни, о чем третьего дня говорили.

— Да, но… не по-божески это… отец все-таки…

— А впроголодь нас держать по-божески? Денег давать только на

карманные расходы, точно мы еще пацаны сопливые? Он сам виноват. Не был

бы таким скупым, не цеплялся бы за товар до последнего.

— Да… но… — попытки второго вырвать руку, и в первый миг не

очень сильные, становились все слабее.

— Да и поздно уже, — подвел итог первый. — Его в этой мути уже не

найти. В ил ушел. А глубина здесь, по высокой воде, ярдов пятнадцать, а

то и больше… Только сам сгинешь.

— Ты прав, — медленно сказал второй, снова застегивая пояс.

— Не журись, Жакоб, — первый хлопнул брата по плечу, — выпьем

сегодня за помин души, вот и весь сказ. Ну хочешь — свечку за него

поставь и панихиду закажи. Только это уже, чур, со своей доли.

Они обсуждали это громко, ничуть не стесняясь нас. Да и чего им, в

сущности, было стесняться?

Я обернулся и шагнул к паромщику. Того пробирала дрожь агонии. Мне

достаточно было взглянуть и прислушаться, чтобы вынести вердикт.

— Бесполезно. Слишком большая кровопотеря, а главное, в артерию уже

засосало воздух. Сердце сейчас остановится.

— Я не хотел, — повторил долговязый, поднимая голову на меня. Все

его лицо было в крови, словно с него содрали кожу; светлыми остались

лишь белки и голубые радужки глаз.

В этот момент раздался тихий плеск. Это обрубленный конец каната

соскочил с ворота и упал в воду. Теперь мы дрейфовали, ничем не

связанные с сушей — и не имея никаких реальных средств изменить курс.

Плот, в который превратился паром, был слишком тяжел, чтобы плыть на

нем, гребя руками, весел здесь не было, а жердь, которой перекрывали

выезд, была слишком коротка, чтобы достать до дна на таком расстоянии от

берега.

Парень, уложив на настил голову паромщика, тщательно прополоскал

кинжал в воде и вновь спрятал его под заляпанную кровью одежду.

— Ну ладно, — произнес он, выпрямляясь. — Что случилось, то

случилось, а мне пора, — и с этими словами он прыгнул в воду и сильными

гребками поплыл к так и не достигнутому нами берегу.

Я оглянулся назад. Грифонские всадники были еще возле пристани, но

стрелять по нам или преследовать нас по берегу никто не пытался. Это

было бесполезно — нас отнесло уже достаточно далеко и к тому же вынесло

практически на середину реки. Я неприязненно покосился на братьев, а

затем обратился к Эвьет:

— Ну что, поплыли и мы?

Девочка вдруг смутилась.

— А… это обязательно? Может, подождем, пока нас прибьет к берегу?

— Это может произойти неизвестно когда, — ответил я, удивляясь, что

моя разумная Эвелина выдвигает столь нелепое предложение. — Или вообще

не произойти до самого моря. А в чем дело?

— Видишь ли, Дольф… я не умею плавать.

В самом деле, мне следовало самому догадаться. Хоть она и прожила

всю жизнь на берегу озера, оно было слишком холодным, чтобы купаться.

Даже при ее закалке за последние годы. То есть человек, умеющий плавать,

конечно, при необходимости сможет плыть и в ледяной воде. Но учиться

надо в комфортных условиях, а не когда дыхание перехватывает от холода.

Но почему она говорит об этом таким тоном, словно признается в

постыдном грехе?

— Ничего страшного, — ответил я. — Верный умеет. Держись за его

седло, и все будет в порядке.

— А… мы сильно торопимся?

— Тебе виднее, — пожал плечами я уже с некоторым раздражением. -

Это ведь тебе надо попасть… туда, куда мы направляемся, -

неопределенно закончил я, вспомнив, что братья могут нас слышать, и ни к

чему оповещать их о цели нашего путешествия.

Хотя вообще-то поездка к графу Рануару была моей идеей, но сейчас