Юрий Нестеренко - Приговор

Повинуясь моей команде, Верный с явной неохотой развернулся задом к

теплу и еде и принялся взбираться по раскисшей грязи обратно на

пригорок.

— И передай своим, — неслось нам вслед, — что нас здесь три сотни

вооруженных мужиков. И многие бабы тоже не только ухват в руках держать

умеют. Кто сунется — горько пожалеет!

Ну, насчет трех сотен — это, видимо, все-таки преувеличение. Но

даже если их тут вполовину… плюс часть женщин — а в таком месте это не

удивительно, тем более на двадцать первом году войны… словом, две

сотни наберется легко, а то и больше. Две сотни решительных людей,

вооруженных луками и копьями, с малолетства умеющих всем этим

пользоваться и занимающих неплохую укрепленную позицию в своем родном

селе — это весьма серьезная проблема даже для регулярных войск. Тяжелой

рыцарской коннице тут негде развернуться, ни одной лошади под закованным

в латы всадником не перепрыгнуть эти колья — аккурат брюхом на них и

приземлится… легкой кавалерии опять-таки нужен простор… значит,

атаковать в пешем строю, в лоб, под градом стрел из-за заборов. Далеко

не у всякого из окрестных командиров хватит сил на такой штурм. А

главное — зачем? В военном плане затерянное в лесу село ценности не

представляет. Наказать за дерзость? Вполне себе мотив, конечно — в

человеческом обществе ради такого не раз предпринимались деяния и

покруче. Но, как правило, все же при избытке свободных сил. А они

сейчас, напротив, в дефиците и у Льва, и у Грифона…

Так что лесовики могут продолжать хамить безнаказанно, не глядя на

чины и титулы. А нам придется все-таки ночевать в лесу.

Эвьет не капризничала и не плакала, как стала бы делать почти любая

девчонка на ее месте. И даже не бранилась, как делал в детские годы я

сам (моему учителю стоило немалого труда отвадить меня от этой

привычки). Она лишь мрачно спросила:

— Куда теперь?

— Не знаю, — вздохнул я.

— Тогда поехали к просеке. Когда мы оттуда сворачивали, мне

показалось, я видела впереди какой-то шалаш.

Я ничего подобного не заметил — видимо, потому, что больше смотрел

поверх деревьев, где тогда еще можно было разглядеть дымы села.

Оставалось лишь довериться наблюдательности моей спутницы, для которой в

течение трех лет лес был единственным источником жизни.

В кромешной тьме, под бесконечный шелест дождя и чавканье грязи под

копытами, мы, наконец, выехали обратно на просеку. Я уже ничего толком

не мог разглядеть, даже специально всматриваясь. Но Эвьет уверенно

протянула руку, указывая направление, и через несколько минут мы

действительно добрались до сплетенного из веток и травы сооружения -

очевидно, то была времянка лесорубов, в эту пору, естественно,

пустовавшая. Я не питал особых надежд по поводу водонепроницаемости

подобной конструкции, но оказалось, что крыша, проложенная несколькими

слоями коры и мха, вполне справляется со своими обязанностями. Земляной

пол был покрыт, также в несколько слоев, еловым лапником и потом уже

мягкой травой сверху — так что внутри оказалось сухо, и даже царил

приятный аромат хвои и сена. В общем, не хватало только костра. Его

здесь, конечно, разжигали снаружи, и предусмотрительные лесорубы даже

оставили рядом с шалашом некоторый запас сучьев и веток — но все они,

естественно, были совершенно сырыми…

Однако это меня не смутило. Я нашарил в своей котомке очередную

коробку со свинчивающейся крышкой, открыл ее и высыпал немного

содержимого на предназначенные для костра ветки. От первой же искры

пламя вспыхнуло так резко и ярко, что Эвьет, с интересом наблюдавшая за

моими манипуляциями, даже отшатнулась.

— Химия — великая наука, — наставительно изрек я, убирая коробочку.

— Но в обществе тупых невежд такие фокусы лучше не демонстрировать. Еще

обвинят в колдовстве.

Сырое топливо, впрочем, все равно горело неохотно, громко треща и

давая много дыма. Но мы были рады и этому. К счастью, дождь наконец

все-таки иссяк — точнее, отдельные капли еще падали, но они уже не могли

помешать костру разгореться. Мы сидели, вытягивая руки и ноги чуть ли не

в самый огонь, и от нашей одежды лениво струился пар. Неподалеку изредка

пофыркивал Верный. Не хотелось ни говорить, ни вообще шевелиться. Но я

понимал, чем чреваты эти несколько часов под дождем, так что нужно было

принимать превентивные меры. Когда моя одежда более-менее просохла, я

достал из седельной сумки котелок, налил в него воды из фляги и,

используя недавно собранные растения, показал Эвелине, как готовится

целебный отвар. Конечно, делать это в полевых условиях было не слишком

удобно, но выбирать не приходилось. Именно этой горячей жидкостью с не

слишком приятным горьковатым вкусом нам и пришлось удовольствоваться

вместо ужина. А потом мы кое-как накрылись одной на двоих волчьей шкурой

(она, плотно свернутая и упрятанная в сумку, почти не намокла) и

моментально уснули.

Первым, что я увидел, проснувшись поутру, была оскаленная волчья

пасть напротив моего лица. Эвьет в шалаше не было, и ее арбалета,

разумеется, тоже. Я выглянул наружу.

И ничего не увидел. В сыром утреннем лесу стоял такой плотный

туман, что его, казалось, можно было резать ножом. Даже остатки костра

(давно, конечно, догоревшего) перед самым входом в шалаш виднелись

смутно, а дальше не было ничего, кроме сплошной белой пелены. Было легко

вообразить, что шалаш не стоит на земле, а плывет по небесам среди

облаков — или даже вовсе пребывает в некоем ином мире…

Тут же, впрочем, мне пришла в голову куда более прозаическая мысль

— а именно, сколь легко заблудиться в этом мареве даже в нескольких

шагах от шалаша, и я обеспокоенно окликнул Эвьет. Почти сразу среди

белизны проступил темный силуэт, несколько мгновений спустя обернувшийся

моей спутницей.

— Туманище, — сказала она словно бы даже с удовольствием, забираясь

в шалаш. — Но он ненадолго. Сегодня снова будет солнечный день.

— Как ты себя чувствуешь? — осведомился я. — Горло не болит?

— Нет, я закаленная, — беспечно ответила она, и это, конечно, была

правда. Хотя отвар все же лишним не был.

— Знаешь, Дольф, я подумала, что такая погода, как вчера, может

изменить весь ход истории, — продолжала баронесса. — Скажем, полководца