Вячеслав Рыбаков - Очаг на башне. Фантастические романы

С Кирой или, ещё лучше, с тещей ему бы про мою порядочность проконсультироваться, мельком подумал я. Много услышал бы.

– Звучит, как райская музыка, – ответил я, опять подпустив в голос иронии. Но он действительно делал над собой колоссальные усилия. Даже если б не дар Александры, я, наверное, почувствовал бы это по тому, как он курил, то взглядывая на меня, то напряженно и мрачно уставляясь перед собой.

– Позавтракать вы успели? – вдруг спросил он.

– Так точно.

Он вымученно улыбнулся и наконец спрыгнул в разговор по существу. По-моему, чуть неожиданно для себя. По-моему, он наделся ещё потянуть, предложив мне, например, чашку кофе.

– Лет пятнадцать назад, – мертво лекционным голосом и заранее подготовленными фразами начал он, не глядя на меня и то и дело присасываясь к сигарете, – в нашем ведомстве, с понятной целью создать очередной эликсир правды, был синтезирован весьма неприятный и сильнодействующий препарат. Я не биохимик, вы не биохимик, и я не буду останавливаться на частностях. При даже самой легкой передозировке он не выплескивал вовне содержание памяти… э-э… подследственного, но попросту стирал её. Оставались лишь самые начальные рефлексы и какая-нибудь ерунда, осколки…

Очень характерные эмоции Бероев испытывал. Он говорил правду, и это стоило ему серьезных усилий – разглашал не подлежащее, по-видимому. Но это первый слой, а второй: как он относился к сим изысканиям своего ведомства. Как к малоприятной, но рутинной неизбежности. Как хирург к необходимости хирургических вмешательств. И ему было сейчас противно и стыдно не более, чем хорошему врачу за бездарных коллег: дескать, выдумали тоже – циркульной пилой фурункулы вскрывать…

– Препарат признали неудачным и опасным, работы с ним прекратили, но опытные образцы, естественно, были сохранены. И вот четыре года назад они исчезли.

Он сделал паузу. Я молчал, слушая с доброжелательным спокойным интересом. Он мельком вскинул на меня угрюмый взгляд и опять уставился в стол.

– Ну, что значит исчезли… Довольно быстро выяснилось, что их просто-напросто продали. Нашли, кто продал. Нашли даже часть проданного. И все виновные понесли заслуженное наказание. И, в знак особого к вам доверия, могу даже сказать: не все по суду. Отхватившему основной куш майору-химику мы просто…

– Не надо, – поспешно прервал я его. – Не надо подробностей. А то вам потом, боюсь, по долгу службы меня ликвидировать придется.

Бероев помолчал, опять вскинув на меня взгляд исподлобья. И прикурил новую сигарету – прямо от предыдущей.

– Мрачновато вы смотрите на последствия моих отчаянных попыток наладить конструктивное взаимодействие, – глухо сказал он. – Хорошо, учту.

– Не обижайтесь, – с искренним раскаянием попросил я.

– Ни в коем случае. Итак, вкратце. Примерно треть препарата исчезла бесследно. Мы уже начали надеяться, что она и впрямь исчезла… тьфу, пристало! – он неподдельно нервничал. – Однако чуть больше года назад у нас возникло подозрение, что препаратом кто-то пользуется.

Сошников, подумал я. Вот чем его…

– Одной из моих персональных обязанностей, Антон Антонович, исстари является присмотр за, как бы это сказать, мозгами. Времена изменились, мы теперь эти мозги не промываем и в секретности их не топим, что они хотят, то и вытворяют, если деньги есть… но присматриваем. Учет и контроль. Вернее, просто учет. И вот один из отъезжавших за рубеж господ, не так давно ещё связанный с тематикой довольно щекотливой, после банкета в дружеском кругу внезапно превратился в… э… крыжовинку на кусту, капусточку на грядке. Точь-в-точь как полагалось бы после передозировки нашего эликсира. А был тот господин, между прочим, одним из ваших пациентов.

– Тематикой ученых занятий своих пациентов мы специально не интересуемся, – сразу заявил я. – У нас иные критерии.

– Понимаю. Тематикой как раз мы интересуемся, и только благодаря тематике случившееся заметили. Поздновато заметили. Когда мы до упомянутой крыжовинки добрались, прошло уже несколько дней, и выяснить, чем его обработали, если и впрямь обработали, не представлялось возможным. Убедиться ни в чем не удалось. Обмен веществ свое дело знает туго. Следствия были налицо, но причины давно ушли в канализацию.

– Знаю, о ком вы, – сказал я и назвал фамилию из перечня, подготовленного для меня моим журналистом.

Но на Бероева это не произвело впечатления.

– Был уверен, что вы вспомните.

– Мне нечего вспоминать. О том, что с ним случилось после окончания лечения, я узнал лишь вчера.

– Ага. Хорошо. Возможно, вы расскажете мне, почему вы этим вчера заинтересовались. Но сначала я закончу.

– Извольте, – содрогаясь, как говорится, от светскости, уступил я.

– Вопрос, таким образом, оказался открытым. Однако мы себе этот случай отметили, – он глубоко затянулся. – Заподозрили неладное. И вот, по счастливой случайности, повтор. Случайность состояла в том, что собирающийся отъехать человек попал в поле нашего зрения заранее, и наш сотрудник смог его навестить буквально через сутки после обработки. А анализы вашими стараниями были сделаны и того раньше. Взять его к нам для более углубленных изысканий без форсирования ситуации не получилось, но и полученных данных хватило, чтобы понять: опять ничего. А это, доложу я вам, является прекрасным косвенным подтверждением, что оказавшееся на больничной койке следствие обязано своим появлением именно нашей причине. Потому что как раз нашу причину уже вскорости после обработки подследственного обнаружить в крови, моче и прочем – невозможно.

Ай да Никодим, подумал я. Как он это дело мигом просек!

– Быстрая разлагаемость и выводимость была одним из старательно достигавшихся положительных качеств препарата. Она означает, что буквально сразу после обработки, которой подследственный, разумеется, сам не помнит, никакими способами нельзя выяснить, что где-то его обработали и что-то из него вытянули. При прочих равных такой препарат для конспирации полезней. Я не слишком длинно излагаю?

– Все это чрезвычайно интересно, – искренне сказал я. Полковник не врал ни единым словом. Стеснялся говорить, злоупотреблял фиоритурами и эвфемизмами, избегал, как я его и просил, подробностей – но кололся, как на духу. Поразительно. – Речь идет, как я понимаю, о Сошникове.

– Именно о Сошникове, Антон Антонович. И, что любопытно – он тоже ваш пациент!

– А, – сказал я понимающе. – Так это ваш сотрудник был в больнице буквально сразу после меня?

– Да.

– А какого рода была та счастливая случайность, о которой вы столь любезно упомянули?