Вячеслав Рыбаков - Очаг на башне. Фантастические романы

А у меня с этим как?

Опять перевернулся.

А Бережняк?

Вот уж ему веры не занимать – но во что? Так сразу и не сообразишь. В государство? Нет. Как я понял, для него государство российское, при всей к нему не поймешь какой любви, лишь средство, инструмент – то есть, по Сошникову, он тоже функционирует в рамках этой самой парадигмы православной, только в её грубо усеченном, без неба, большевистском варианте. Может, в классовую борьбу? Нет. И ему очень легко вообще отмазаться от необходимости понимать, ради чего идет он на свои странные дела: партизаны мы, партизаним помаленьку… Вот оккупанту кишки выпустим, сразу заживем, как в раю.

Лучше рынок, чем такая вера.

Наверное, не я один до сей глубокой мысли додумался. За последние полтора века примеров, её доказывающих, была такая убойная прорва, что и слепой-глухой мог её усвоить – на ощупь. Даже если пальцев после лагеря некомплект.

Потому рынок и побеждает. Не он всемогущ – мы безоружны.

Хорошо ли, что он побеждает? Сошников утверждает, что нет. Складно утверждает, но вряд ли его складные фразы меня бы тронули, если б я сам не ощущал: что-то тут не то. Некрасиво как-то, не по-людски.

А утром, занимаясь рукомашеством, я понял, что в навороте последних событий мелькнула ещё одна странность – такая мелкая, что я её, собственно, и не отследил, только занозил душу. И вот теперь заноза догнила до того, что сознание обратило на неё внимание. Странность вот какая: жена Сошникова была готова к тому, что с её бывшим мужем должна произойти какая-то беда. И очень ненатурально сокрушалась о срыве его зарубежной поездки.

Жена-то тут при чем?

А дочка сказала: жене отнюдь не по нраву был отъезд Сошникова.

И антивирус в виртуальных погонах. Его интересовало – как и в случае со мной, кстати! – кому жена говорила о готовящемся отъезде.

Искал утечку?

Так кустарно искал утечку эфэсбэшник? Держите меня трое…

Ну и клубок.

И, со слов дочки, мама сказала антивирусу какую-то очень странную фразу, обрывок фразы… Я же вам сама. А потом, как выразилась дщерь, осеклась и сидит в перепуге.

Жену придется прояснить. Не хочу я оставлять в тылу такое.

Вот так я спозаранку решил, но мне не дали. Все разъяснилось само собой в рабочем, так сказать, порядке.

Репродуктор на кухне пропиликал девять ровно и принялся вываливать очередной ворох тошнотворных новостей, когда в комнате заблеял телефон. Я двинулся туда, поспешно дожевывая и доглатывая. Почему-то мне казалось, что это Кира, и нарочито осаживал себя, не бежал, хотя пуститься вскачь ноги так и норовили. Умом я знал, что это не может быть Кира. Просто очень хотелось. Но опять-таки умом я соображал, что, даже если это она звонит, и вот сейчас я подниму трубку и услышу её голос – какие слова мы начнем говорить друг другу?

Никаких.

Так что это не могла быть она.

– Алло? – спросил я.

Конечно, голос был мужской. Серьезный, крепкий голос. Незнакомый.

– Могу я попросить Антона Антоновича Токарева?

– Я у телефона.

– Очень приятно. Извините за несколько ранний звонок, но дело довольно спешное, а вчера я, хоть и звонил вам несколько раз, вас не застал.

– Вчера я был у родителей и вернулся очень поздно.

Чего это я объясняюсь неизвестно перед кем, одернул я себя. Странно. Мне это не было свойственно.

– С кем имею честь? – светски осведомился я.

– Полковник федеральной безопасности Денис Эдуардович Бероев, к вашим услугам, – не менее светски ответили с того конца.

Так. Гость пошел просто-таки косяком. И все специфический какой!

– Очень приятно, – сказал я, по возможности напитав голос иронией. – Хотя, сколько я понимаю, скорее я к вашим услугам.

– Надеюсь, обоюдно. Мне бы очень хотелось с вами побеседовать.

– Заезжайте, – ответил я, уже совершенно обнаглев.

Кто бы знал, как меня эта каша достала за какие-то несколько дней! Тут, понимаешь, личная жизнь рушится, надо угрюмо и печально пребывать в прострации….

– Безусловно, – отвечал Бероев с полной невозмутимостью, – я почел бы за честь посетить вас.

Экий Монплезир. Впрочем, я сам виноват, задал тон.

– Думаю, однако, удобнее было бы у нас. Нам могут по ходу разговора понадобиться какие-то справки, уточнения, которые легче делать из моего кабинета.

– Понимаю, – сказал я. – Командуйте, Денис Эдуардович.

Почти Эдмундович, подумал я мельком. Ну-ну.

– Помилуйте, Антон Антонович, я всего лишь прошу. А в случае вашего согласия выполнить мою просьбу – начну предлагать.

– Предлагайте, – сказал я. – Уже можно.

Он и предложил.

Ровно в одиннадцать я был у проходной, и пропуск меня уже дожидался. С чувством не из приятных я миновал несколько уровней заграждения, на каждом демонстрируя паспортину и каменным лицом выдерживая тягучие сличающие взгляды; в генах, что ли, застряло нечто не располагающее оказываться в подобных заведениях. Как, по слухам, любили повторять в тридцатых: у нас зря не сажают. С тех пор, наверное, и укоренилось в извилинах: лучше с ними даже взглядами не встречаться, а то икнуть не успеешь – и уже сидишь не зря.

Бероев, однако, мне понравился, вот парадокс. Крупный и массивный, красивый, пожилой. Да не в этом дело. От него веяло непритворным стремлением разбираться и натуральным желанием делать это вместе. Уже немало.

– Присаживайтесь.

– Благодарю.

– Еще раз прошу простить за ранний звонок.

– Ничего. Я понимаю, служба.

– Вероятно, я несколько нарушил ваши планы на этот день.

– Сманеврирую. Лишь бы польза была.

– Польза, надеюсь, будет. Закуривайте, пожалуйста.

– Благодарю, не курю.

– Ага, так мне и сообщали. Но, с вашего позволения, я курю. И закурю.

– Ради Бога, Денис Эдуардович.

– Надеюсь, у вас нет аллергии на сигаретный дым, и не курите вы просто из спартанских свойств характера?

– У меня курящая мать и некурящий отец. Импринтинг. Я же мужчина.

– Браво, Антон Антонович…

Вот так мы выкрутасничали минут, наверное, семь. Я, естественно, не собирался взваливать на себя инициативу перехода к делу – это его забота, раз уж это он меня звал. Хотя интересно мне было не передать как. А ΀µму было, я чувствовал, очень трудно взять быка за рога. Я понял так, что разговор нам предстоял тягостный – и для него, похоже, значительно более тягостный, чем для меня.

– Я успел немало о вас выяснить за истекшие сутки, – честно сообщил он затем. – Не скрою, чем больше я этим занимался, тем больше вы оказывались мне симпатичны. И буквально в последний момент я решил построить нашу беседу на очень редко применяемом и совершенно бессовестном приеме: на полной откровенности. Причем, коль скоро беседу начинаю я, мне и придется показать пример. Я не стану брать с вас никаких подписок о неразглашении и просто буду надеяться на вашу уникальную порядочность.