Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу

class="p1">Когда приезжает декан Хайес, Свинстер храпит в загоне. Хайес проводит со свиньей номер двадцать восемь всего пару минут, явно боясь испортить костюм. А потом тащит меня в кабинет и требует строже следить за сотрудниками.

– Вы ценный университетский актив. Миру сейчас очень нужны такие лаборатории, – внушает он.

Я разглядываю торчащую у него из петлицы гвоздику. Кто он такой, черт возьми?

– У моей внучки здесь есть шанс пробиться. Не превращайте работу в цирк.

– Конечно, не будем, – заверяю я.

В это время в смотровую галерею входит моя коллега доктор Бретт Гафни с ассистентом, Патрис приветственно машет им. Они, смеясь, фотографируют Свинстера, потом делают групповой снимок, придавив себе пальцем носы в знак свинской солидарности.

– Раз-два-три-хрю! – командует Бретт.

Декан Хайес бежит в смотровую, чтобы отчитать теперь доктора Гафни, я спешу за ним. На бегу поспешно хватаю со стола одного из аспирантов отчеты, надеясь, что декан увлечется лабораторными данными и забудет о ролике.

– Сэр, посмотрите на эти показатели, и вы увидите, что донорские органы наших животных спасли уже больше больных чумой, чем разработки других учреждений. Мы планируем увеличить производительность вчетверо и получить государственное разрешение на производство принтера стволовых клеток, – выпаливаю я и машу у декана перед носом бумагами. Не сводя глаз со Свинстера, указываю на диаграммы. – Некоторым штатам удалось значительно замедлить распространение штамма, поражающего взрослых. Мы практически уверены, что болезнь больше не передается воздушно-капельным путем. Лекарства еще нет, но успешные трансплантации помогут людям выиграть время. Также позвольте добавить, сэр, что наши донорские органы – первые кандидаты на тестирование будущих вакцин, так мы сможем в лабораторных условиях понять, удается ли им остановить трансформацию клеток.

Я как раз собираюсь указать декану на другую свинью-донора, сира Свинсворта, но он уже врывается в смотровую и выхватывает у доктора Гафни телефон.

– Я сообщу вашему руководству! – орет он, пытаясь удалить со смартфона фото и видео. – Все вон! Живо!

Доктор Гафни увлекает студентов к двери, а мне сочувственно машет, как бы говоря: не повезло тебе.

– Что такое здесь творится? – кипятится декан. – Именно об этом я и твердил!

Эмми и Патрис сидят в загоне со Свинстером и чешут ему спинку. Он еще не совсем проснулся, но уже начинает обращать внимание на происходящее.

– Мы их не приглашали, – объясняю я. – И нам вообще уже пора работать. Бостонская детская больница ждет.

Декан Хайес раздраженно рыкает и направляется к выходу, и тут Свинстер решает, что сейчас самое время поболтать.

Шумно, говорит он.

Эмми и Патрис шепчут ему в ушки – тише, тише. Патрис пытается придавить его зад к полу, заставить снова лечь, пока декан его не увидел.

Шумно, шумно. Спать, спать, повторяет Свинстер громче.

– Это что такое? – спрашивает декан. – Чей это голос?

– Какой голос? – недоумеваю я.

Эмми в тщетной попытке спрятать Свинстера уже залезла на него целиком.

– Я вроде что-то слышал, – отвечает Хайес. – Какой-то странный голос.

Дохтуры разговаривают, много дохтуров, кричит Свинстер.

– Вот!

Декан Хайес с минуту разглядывает меня, потом осматривает лабораторию и останавливается взглядом на загоне Свинстера, который сидит и спокойно смотрит на нас.

– Здесь что-то происходит.

Он проносится мимо меня и устремляется прямо к Свинстеру.

Эмми, Эмми. Чесать ушко.

– Твою в бога душу, – охает доктор Гафни, возвращаясь в смотровую. – Это свинья сказала?

– Я велел вам уйти! – орет декан.

– У вас мой телефон, – кивает на стол доктор Гафни.

– Уходите! Сейчас же, – не унимается декан. – И никому ни слова! А вы, – он тычет пальцем в меня. – И вы, и вы, – указывает на Эмми и Патрис. – Лучше объясните мне, какого черта тут творится.

На ближайшие дни и недели у нас назначено множество встреч. Полкампуса хочет урвать себе кусочек Свинстера. Декан Хайес хотел перевезти его в другое место (и все еще не отказался от этой идеи), но мы убеждаем, что Свинстер доверяет только нам. Собственно, он и сам это подтверждает – не желает разговаривать, когда рядом нет меня или Эмми. Конечно, мы ввели меры безопасности: поставили у двери охранника, ограничили доступ в лабораторию – теперь войти в нее могут только заранее одобренные сотрудники. Сегодня свином занимаются нейробиологи. Я наблюдаю за ними из угла. Свинстер временами поглядывает на меня и глухо печально взвизгивает, когда на него вешают датчики. Дохтур. Дохтур. Хочется выгнать всех и обнять его.

– Все будет хорошо, – уверяю я. – Все в порядке. Я с тобой.

Но я не уверен, что говорю правду. Я ведь не знаю, что хотят с ним сделать другие. Не говоря уж о том, что мы и сами еще не закончили его изучать и что я сам, впервые услышав, как он разговаривает, размечтался было о мировой славе. Но с тех пор, как я начал читать ему на ночь и с каждым днем узнавать его все ближе, ситуация изменилась. Свинстер любит, когда ему гладят животик и чешут за ушком. «Звездный путь» нравится ему больше «Звездных войн». А однажды мы повели его гулять в маленький японский садик, расположенный позади нашего здания, и он стал расспрашивать меня про небо. Смотрел вверх, а я так радовался, что его глаза светились любопытством. Он ведь стольких вещей был лишен, всех тех, которые мы принимали как должное и которые забрала у нас потом чума – свежего воздуха, колкого ощущения травы под ногами. Птичка, сказал он. Птичка. Девочка на велосипеде. Потом увидел свое отражение в пруду и понял, как сильно от нас отличается. Дерево. Много деревьев. Горячий воздух.

Исследователи привозят все виды оборудования. Но, чтобы надрезать свину кожу, нужно мое разрешение. А я всегда отказываю. Пока не стоит. Должен быть другой способ. Все жду, когда позвонит декан или кто-то из руководства и велит мне не препятствовать им и проводить все исследования, которые они считают нужными. Но на чем тогда они остановятся? Просверлят ему дырку в голове? Сделают из него бекон, чтобы проверить, изменился ли вкус мяса? Мне все это отвратительно, и все же не могу не признать, что мы теперь лучше понимаем, почему Свинстер заговорил: во-первых, стволовые клетки и генетические протоколы, которые мы использовали, чтобы ускорить рост донорских органов, вышли из-под контроля и нацелились на его мозг. Теоретически такая возможность всегда существовала. Собиравшиеся возле лаборатории митинги не позволяли об этом забыть. Но мы столько лет этим занимались, что никто уже не верил в разумную свинью, не говоря уж о свинье, которая научится общаться телепатически. Во-вторых, мозг Свинстера продолжает расти и усложняться с пугающей скоростью. Большинство ученых интересуют его