Юрий Нестеренко - Приговор

продолжают чувствовать наш запах и наверняка ждут нас на кухне.

— У нас два плана, — объяснил я Эвьет. — Первый: если Верный еще

возле крыльца и… в порядке, мы попробуем пробиться к нему через кухню

и ускакать. Второй: если первый план невозможен, прорываемся к люку

подпола и лезем внутрь потолковать по душам с бабкой. Не сомневаюсь, что

это она позвала собак. Значит, должна знать и как их отогнать. Но будь

осторожна. У старой карги в подполе может быть спрятано какое-нибудь

оружие. Пусть даже это просто вилы или коса…

— Ей это не поможет, — угрюмо процедила баронесса.

— Только не убивай ее до того, как я с ней поговорю, — усмехнулся

я. — Ладно, встань за моим плечом, и я открываю дверь.

Теперь у каждого из нас в левой руке был факел, а в правой -

основное оружие. Арбалет Эвелины был вновь готов к стрельбе, но,

разумеется, в ближнем бою у нее был лишь один выстрел. Сделав ей

предостерегающий знак, я осторожно отступил от двери вспять по коридору

— в ту же сторону, в которую открывалась дверь. Рванись собаки в атаку

сейчас, мы бы вновь оказались на несколько мгновений отделены от них

дверью, уже открытой.

Но атаки не последовало. Что ж — оставалось только атаковать самим.

Я рывком распахнул дверь и ворвался в кухню. Псы, разумеется, были

там — сидели и ждали; в тот же миг они повскакивали. Их было, должно

быть, не меньше десятка, а Верного за окнами видно не было.

— Второй план! — крикнул я, одновременно пихая меч с горящей

тряпкой в морду ближайшему врагу и отмахиваясь факелом от второго,

готового наброситься слева. В тот же миг щелкнула тетива, и еще одна

собака забилась в агонии. Я обратил внимание, что это была сука, и,

кажется, беременная.

Я почувствовал, как Эвьет прижалась спиной (точнее, висящим на ней

колчаном) к моей спине. Молодец, девочка, грамотная позиция для боя с

превосходящим противником. Теперь надо было двигаться вперед, не теряя с

ней контакта. Тощий рыжий пес попытался прыгнуть на меня, но с визгом

грохнулся на пол, получив прямо в морду факелом, а затем бросился

наутек. Кажется, я выжег ему глаз.

Окруженные рычащим и лающим мохнатым кольцом, мы продвигались к

люку (разумеется, он был закрыт — я сразу понял, что за хлопок слышал

перед началом нападения), яростно размахивая факелами, так, что они

практически сливались в огненные петли. Псы ярились, шерсть на загривках

стояла дыбом, но огня они все-таки боялись. Еще одного, оказавшегося

чересчур смелым, я угостил уже не горящей, а рубящей частью меча. Нам

нужно было преодолеть всего каких-то три ярда, но казалось, что этот

путь занял целую вечность. Наконец я встал на крышку люка, затем сделал

следующий шаг, оставляя ее за спиной.

— Эвьет, открывай, я прикрою!

Она вынуждена была присесть и положить арбалет на пол, и, хотя она

по-прежнему продолжала отмахиваться факелом, большой черный пес с белым

пятном в полморды решил, что это его шанс. Он прыгнул с места, норовя

приземлиться ей на спину. Мечом я уже вряд ли изменил был направление

его полета (а такая туша способна сбить девочку с ног, даже получив

смертельную рану), но я успел достать его ударом сапога. Пес злобно

клацнул зубами в воздухе, не сумев зацепить мою ногу, и грянулся на бок.

— Не открывается!

— Задвижка! Пошарь ножом в щели!

Но Эвьет уже и сама догадалась. К счастью, задвижка оказалась

примитивной, и нож, чиркнувший по щели, легко отбросил ее. Эвелина

распахнула люк, на миг отгородившись им от очередной разъяренной твари,

и, не забыв подхватить арбалет, скользнула вниз. Я рубанул мечом еще

одного сунувшегося ко мне пса и со всей возможной поспешностью

последовал за ней, захлопнув люк над головой.

Наши факелы озарили подпол и лестницу, по которой мы спускались.

Мои опасения не оправдались — бабка вовсе не ждала нас с вилами

наготове. Напротив, она забилась в самый дальний угол и тщетно пыталась

спрятаться за какими-то кадушками. Эвелина спрыгнула на земляной пол и,

глядя на нее, принялась молча крутить ворот арбалета.

— Так-так, — зловеще произнес я, тоже спустившись на пол и с мечом

в руке направляясь к старухе. — Вот, значит, каково твое гостеприимство.

— Не убивайте, добрый господин, — пролепетала та, — пощадите, ради

господа нашего, не берите греха на душу…

Она все пыталась, сидя на земле, пятиться задом от меня и в

результате опрокинула одну из кадушек. Крышка вылетела, а следом

вывалилось и содержимое.

В кадушке, как и следовало ожидать, хранились соленья. Вот только

это были не овощи, не грибы и даже не говядина. Это была рука взрослого

мужчины. Не отрезанная. Отгрызенная.

— "Чем бог пошлет", — процитировал я. — Это тебе бог посылает?!

Глаза старухи сделались совсем круглыми и безумными, а бормотание -

тихим и невнятным. Приходилось напрягаться, чтобы различить в этой каше

какой-то смысл.

— … есть, оно ведь всем надо… кушать-то… а как падеж

начался… остатняя скотинка-то наша… знали, что нельзя, а все равно

ели… не траву же жевать… а потом болезня и приди… кто сразу помер,

кто пластом лежал-маялся… а собачек кормить надо… собачки, они

голодные… они сперва ослов поели, какие еще целы были… а потом и по

домам пошли… меня только не тронули… пощадили меня собачки-то…

чтобы, значит, я им служила, пропитание добывала… а они за то со мной

делятся… кушать-то всем… а я за вас век бога молить…

Могли ли собаки и в самом деле специально оставить бабку в живых в

расчете на подобное сотрудничество? Вряд ли животным под силу такое

стратегическое планирование. Скорее, они просто не прельстились ее

старым жилистым мясом, благо на тот момент свежих мертвецов и умирающих

в селе хватало и без нее. А когда это изобилие сошло на нет, бабка сама

смекнула, как не сделаться следующей, став полезной новым хозяевам.

Интересно, вздумай она потом покинуть селение, позволили бы они ей уйти?

Ведь в самом деле, атаковать едущих по дороге всадников (скорее всего,

нескольких, сейчас мало кто решается ездить в одиночку) псам гораздо

сложнее, чем когда те же самые люди сидят, расслабившись, на кухне

деревенского дома. Может, карга еще и предусмотрительно подмешивала

сонный отвар им в угощение, от которого мы благоразумно отказались. Чем