Юрий Нестеренко - Приговор

бросить взгляд в открытую дверь и, очевидно, не увидев там ничего

подозрительного. Перелив воду, я понес ведро в дом. Эвелина последовала

за мной.

Мы оказались на кухне с печкой у противоположной входу стены,

громоздким столом без скатерти и тяжелой лавкой вдоль стола. Справа от

печи была дверь в следующее помещение, а между ней и входом в полу

чернела квадратная дыра открытого люка в подпол. Судя по доносившимся

звукам, старуха возилась где-то внизу; в темноте подземелья мерцал

огонек лучины.

— Так куда все-таки делись твои соседи, бабуся? — громко спросил я,

ставя ведро на пол.

— Молодежь от такой жизни в город подалась, — донеслось в ответ

подтверждение моей первоначальной гипотезы, — а таким старикам, как я,

деваться некуда…

Неожиданно Эвьет своей беззвучной походкой юркнула мимо люка и, не

успел я опомниться, взялась за ручку двери, уводившей вглубь дома. Я не

решился протестующе окликнуть ее, дабы не привлекать внимание старухи;

дверь открылась, не скрипнув, и девочка скрылась внутри. Оставалось лишь

продолжать громкий разговор.

— Чем же вы тут кормитесь? Я вижу, у вас и поля непаханы…

— Ох, добрый господин, на чем пахать-то? Лошадей почитай всех

забрали эти охальники, для нужд армии, говорят… первые-то еще половину

оставили, вот мол вам, не плачьте, не всех забираем, а как вторые

пришли, подавай, говорят, лошадей… а мы говорим, так ведь забрали уже

у нас… а они: кто забрал? а! так вы изменников конями снабжаете, а

законную власть не хотите?! Староста наш протестовать пытался, так его

на воротах повесили… а на ослах не больно-то вспашешь…

— Так чем же вы питаетесь?

— Да вот чем бог пошлет…

— А овес тогда откуда? — моя подозрительность вновь возросла.

— Овес-то? А это из старых припасов осталось еще…

Нет, не сходится. Если старуха живет впроголодь — а по ее облику и

впрямь было похоже на то — с какой стати ей продавать последние остатки

овса? Она его лучше сама съест. Или рассчитывает получить за него уж

очень выгодную цену и купить потом гораздо больше еды? Тоже нелепо:

обычно сельские цены ниже городских, а если цена гостя не устроит, ясно

же, что он поедет в город, который отсюда уже не так далеко. Если вообще

не отберет желаемое силой, как это делали здесь другие люди с мечами. Да

и вообще, хранят ли овес в подполе? Как горожанин, я имел на сей счет

смутное представление. Вроде бы зерно засыпают в амбары на

поверхности… И что, интересно, за еду сюда "посылает бог"? Реки или

озера рядом нет, так что не рыбу. Лесные грибы да ягоды? Так до леса

отсюда пешком далеко, старому человеку особенно…

Я решительно обнажил меч и быстро пошел следом за Эвьет. Мне совсем

не нравилось, что она ходит по этому подозрительному дому одна, и даже

без своего арбалета. Правда, пройти столь же беззвучно мне не удалось,

под сапогом скрипнула половица, ну да черт с ней. Если здесь прячется

кто-то еще — пусть знают, что я иду и им непоздоровится.

Я прошел через дверь справа от печки и оказался в коридоре, который

после залитой светом кухни казался совсем темным. И был, кстати, слишком

узким, чтобы успешно орудовать в нем мечом. Едва я это осознал, как

навстречу мне метнулась безмолвная белесая фигура.

Но уже в следующий миг я понял, что это Эвьет. И, судя по выражению

ее лица, мои подозрения были не напрасными.

— Взгляни на это, Дольф, — прошептала она, указывая на дверь

комнаты, из которой выскочила.

Я бросил взгляд через плечо, проверяя, не подкрадывается ли кто

сзади, и вошел в комнату. Окно здесь было занавешено, к тому же солнце в

этот час светило с другой стороны дома — но все-таки света было

достаточно, чтобы разглядеть нехитрое крестьянское убранство: грубо

сколоченную кровать, пару табуретов, прялку, сундук в углу, накрытый

сложенным стеганым одеялом, детскую колыбельку на полукруглых полозьях

на полу рядом с кроватью…

И то, что лежало на кровати. Под остатками разорванного в клочья

одеяла белели кости скелета. Светлые волосы, заплетенные в две косы,

обрамляли оскаленный череп, уставивший глазницы в потолок. По позе не

было похоже, чтобы покойница оказывала активное сопротивление, но с

версией о мирной кончине плохо вязались бурые пятна давно засохшей крови

на постели, склеившиеся от крови волосы, отсутствующая кисть левой руки

и раздербаненные кости правой. Несколько небольших костей валялись на

полу в разных местах комнаты, но они явно были не от этого скелета.

Я подскочил к окну, отдергивая плотную занавеску. В воздухе

заклубилась пыль. Свет озарил кровать и колыбельку. В колыбели лежало

то, что осталось от младенца — маленький череп и ребра с куском

позвоночника и одной из тазовых костей. Судя по всему, ребенка буквально

разорвали на куски.

И я понял, почему кости обеих жертв такие белые. Они не обнажились

в ходе естественного разложения. Они были тщательно обглоданы.

В этот миг во дворе предостерегающе заржал Верный. И что-то глухо

хлопнуло на кухне.

Я рывком сдернул с плеча арбалет и колчан, уже на бегу отдавая все

это Эвьет, и с мечом в руке выскочил в коридор, а затем — на кухню. Как

раз вовремя, чтобы увидеть прибытие истинных хозяев села.

Они больше не лаяли — теперь они шли в атаку молча. Один за другим

они влетали в открытую калитку, словно разноцветные ядра, выстреливаемые

неведомой катапультой, и мчались к крыльцу. Некоторые особо нетерпеливые

и вовсе перемахивали прямо через плетень. Рыжие, пегие, черные

деревенские псы. Тощие, грязные, в лишаях, с репьями, запутавшимися в

свалявшейся шерсти. Но большие, как на подбор. Уши прижаты, пасти

оскалены, глаза горят неутолимой злобой. Не просто голодные животные,

нет. Не благородные волки, о которых рассказывала Эвьет. Гораздо худшая

категория существ — рабы, лишившиеся своих хозяев. И явившиеся мстить за

ненавистную свободу оставившей их господской расе.

Я сразу же понял, что добежать до двери наружу и захлопнуть ее я не

успею. Я сумел лишь захлопнуть дверь, ведущую из коридора в кухню, и

навалиться на нее всем телом, шаря рукой по косяку в тщетных поисках

задвижки. За мгновение до этого я успел заметить, как Верный, на

которого ощерилась часть своры, поднялся на дыбы, а затем обрушил на