Юрий Нестеренко - Приговор

— Значит, мы едем на север. Для начала — дальше по этой дороге, а

там будем наводить справки. С армией он или нет, мы его отыщем.

Я не стал спорить, и вскоре мы уже в третий раз ехали по тракту, по

которому накануне прогулялись туда и обратно. Впрочем, знакомый участок

закончился довольно быстро — хотя и за его пределами дорога и местность

вокруг не преподносили никаких необычных сюрпризов. Разве что мы наконец

отыскали-таки пресловутый трактир, но подкрепиться там нам было не

суждено — здание стояло заброшенным, с выбитыми окнами и сорванной с

петель дверью. Что там творилось внутри, можно было только догадываться,

но запах тления доносился довольно отчетливо. Позже мы миновали межевой

столб, обозначавший северную границу графства, но и за ним тянулась все

та же изрядно обезлюдевшая сельская местность с редкими убогими

деревеньками, похожими на просящих милостыню у обочины безногих калек.

Ландшафт слева постепенно менялся — сначала холмы слились в единую

возвышенность с изрезанным оврагами краем, затем она стала понижаться и

сошла на нет — но справа все так же тянулись сплошные леса, то

подбираясь к самой дороге, то отступая почти до горизонта. Мы ехали так

целый день — впрочем, без всякой спешки — и лишь ближе к закату лес на

востоке, наконец, закончился. В этом месте наш путь пересекла дорога,

шедшая практически точно (насколько я сам мог это определить) с запада

на восток; справа от перекрестка она тянулась вдоль северной границы

леса. Примерно в полумиле в том направлении к этой дороге прилепилось

небольшое, но, судя по каменному, а не деревянному зданию церкви,

достаточно процветающее (по крайней мере, процветавшее в прошлом) село.

Поскольку пора уже было думать о ночлеге, мы свернули в ту сторону.

Издали село производило вполне благоприятное впечатление: опрятные

белые домики, ни одной соломенной крыши, никаких следов пожаров,

золотистые возделанные поля вокруг. Впрочем, человек, смыслящий в

сельском хозяйстве, наверняка нашел бы колосья чахлыми и скудными по

причине засушливого лета, но меня беспокоило не это. Село встречало нас

подозрительной тишиной. Не гавкнула ни единая собака — а здесь, возле

леса, откуда может прийти кто угодно, жители просто обязаны держать

больших и свирепых псов, даже если сами живут впроголодь.

Мы пересекли околицу и поехали вдоль живых изгородей. Коровья

лепешка прямо посреди дороги и россыпь овечьих катышков на заросшей

травой обочине явно указывали, что скот в деревне есть — однако мы

по-прежнему не слышали ни мычания, ни блеяния, ни других звуков, как не

видели и самой скотины или птицы. В этот предзакатный час вообще

сделалось очень тихо, казалось, что даже и дикая природа затаилась в

страхе перед близящейся ночью, и негромкий звук, с которым ступали по

мягкой пыли копыта Верного, был единственным на всю деревню. И нигде не

было ни единого человека — ни живого, ни мертвого. Ни из одной трубы не

тянулся дымок. Вместе с тем, не видно было и следов поспешного бегства,

вроде распахнутых (либо, напротив, запертых на висячие замки) дверей или

вывалившихся в пыль и брошеных в спешке шмоток.

Ситуация мне все больше не нравилась. Не нравилась даже сильнее,

чем в собачьей деревне.

— Эй! Есть кто живой? — крикнул я на всякий случай. Может быть, они

тут на почве войны повредились в рассудке и прячутся при появлении

любого чужака. И хорошо, если просто прячутся, а то — в засаде с луком и

стрелами. Впрочем, церковный колокол не звонил при нашем приближении, не

было никаких сигналов тревоги… — Мы — мирные путники, нам нужен ужин и

ночлег!

Село хранило мертвое молчание.

Я подъехал к одной из изгородей, заглянул во двор. Почти сразу в

глаза мне бросилась собачья будка. Будка есть, а пса нет. Впрочем, и

хлев есть — вон тот сарай справа вряд ли может быть чем-то иным — а

скотины не слышно… Возле хлева стоял воз с сеном. Сено было разбросано

и по двору; в первый миг я подумал, что его разметал ветер, но затем

вспомнил, что сколь-нибудь заметного ветра за весь день не было. Так,

легкие дуновения, едва способные отряхнуть пыльцу с цветов… Впрочем,

это там, где мы ехали, а вот здесь-то он, может быть, как раз и налетел.

Но как-то больно неравномерно он раскидал сено. Особенно много — возле

будки… и перед крыльцом…

— Эвьет, держи оружие наготове, — предупредил я, направляя коня к

воротам.

— Обижаешь! Уже.

В собачьей деревне необходимая путнику осторожность брала во мне

верх над свойственным ученому любопытством, но на сей раз нам

действительно требовался ужин и ночлег — а кроме того, необходимости

скрывать огнебой от Эвелины больше не было. Я спешился и открыл ворота

(они не были заперты изнутри), заводя Верного во двор; Эвьет оставалась

на коне.

— Что-то волокли в дом, — сразу же уверенно заявила она, указывая в

сторону будки. — Не очень большое, возможно, мешок. А возможно, и нет.

Приглядевшись, я тоже заметил эту борозду в пыли, почти не скрытую

сеном. Подойдя к конуре, я ногой отшвырнул сено там, где оно лежало

наиболее густо. Так и есть. Природа открывшихся нашим взорам бурых пятен

не вызывала сомнений. Присев, я обнаружил несколько слипшихся рыжих

шерстинок.

— Собаку убили и затащили в дом, — констатировала Эвьет. — Зачем?

Неужели для того, чтобы съесть?

В самом деле, доселе всех убитых собак, каких мы видели, бросали на

месте гибели.

— Здесь должна быть более пригодная в пищу живность, — покачал

головой я.

— И где же она?

— К тому же вряд ли кровь прикрыли сеном из чисто эстетических

соображений… — добавил я и решительно направился к дому. Я совсем не

был уверен, что это безопасно, но и поворачиваться к избе спиной могло

оказаться не лучшим решением. У крыльца я остановился и бросил поводья

девочке:

— Оставайся на коне и прикрывай меня. Если что, сразу стреляй. Я

загляну внутрь, — я сунул руку под куртку, сжав рукоятку огнебоя, и

поднялся по ступенькам. На крыльце я обернулся и сделал Эвелине знак

подать коня в сторону, чтобы, если кому-то вздумается стрелять изнутри,

когда я открою дверь, ей не оказаться на линии выстрела. Сам я из тех же

соображений встал сбоку от двери и резко дернул за ручку.