Василий Головачев - Настоящая фантастика – 2015 (сборник)

– Значит, их предали?

– Да. Бабушка говорит, что их пытали, а потом Женю вывели и кинули у сарая. А пока с другим занимались, она хотела ему помочь, руки развязать. А там проволокой было так скручено. Женя ей говорил. Бабушка говорит – бредил. Так все несвязно. Шептал.

– Она запомнила?

– Ну да. Вот адрес ваш шептал. Бабушка наизусть запомнила: «Москва, улица Кунцевская, дом один, квартира двадцать три. Александрову Андрею Викторовичу». Только он почему-то сказал ей написать письмо в девяносто первом году. Наверное, умом тронулся.

– Как видишь – нет. В своем уме был, – сказал отец хмуро. – Откуда он только узнал? Мы эту квартиру в 86‑м получили. Ты что-нибудь понимаешь? – Я пожал плечами и покачал головой. – Мистика!

– Вот и бабушка не верила. Она три раза посылала письма, и три раза они возвращались – адресат не значится. А вот сейчас вы приехали. Значит, все правильно?

– А что он еще шептал? Что бабушка рассказывала?

– Ой! Что шептал – не знаю, бабушка больше ничего не говорила. Сказала, что ей в НКВД велели молчать. А вот потом их повесили. Бабушка поглядела, куда их немцы закопали, и они с теткой ночью перенесли к ней в огород и там захоронили. Вот.

– Значит, его могила в Печище?

– Ну да. Только она не оформлена как могила. Бабушка сказала, если не найдет вас, перезахоронит уж. А вы вот – нашлись!

Во дворе загромыхало, ухнуло. Истошно-радостно залаял пес. Застонал в рыданиях, торопясь рассказать все новости на собачьем языке.

– А вот и бабушка! – Аня сорвалась и выскочила в сени. – А у нас гости! – весело объявила она. – Из Москвы!

«ДЕРЖИ КАНАЛ! СРЫВАЕТСЯ! ПРИЖМИ СРЕДНИЕ ЧАСТОТЫ…»

Еще совсем не старая женщина вошла в комнату, всунула ноги в обрезанные валенки с подшитыми кожей задниками. Присела на лавку у самой двери и устало поглядела на нас.

– Все, значит, правильно? Ну – здравствуйте, гости дорогие. И кто из вас Александров Андрей? – Она поглядела на отца. – Вы? Больно молоды. Он говорил – товарищ его.

– Александровы мы оба, – сказал отец. – Я – Виктор, а он мой сын – Андрей.

Женщина дернула рукой, словно сомневаясь, но довела крестное знамение.

– Вот как, стало быть? Чудны дела твои, Господи! Я уж не знаю, что и подумать. – Она вдруг вспомнила про жадно глядящую на нее внучку. – Чего уставилась, егоза! Уроки марш делать! Накормила гостей? – Аня истово кивнула. – Молодец! Вот что, вот тебе пятерик – сбегай-ка в сельмаг, возьми бутылочку.

Девочка схватила деньги и пулей вылетела за дверь.

– А ей дадут?

– Расскажет, что у меня за гости. Дадут, да вы располагайтесь. Разговор долгий.

– Мы за рулем, – сказал я. – Нам еще ехать домой.

– Завтра поедете, – сказала женщина так, что спорить с ней, мы поняли, бессмысленно. – Вот что, дорогие мои. Не знаю уж, чему верить, но коль вы – тут, значит, он не бредил. Много чего говорил. Но главное – вот что: «Надежде – сестре отправил последнее письмо. Скажи Андрею, чтобы забрал. Там про него. Восьмого марта отправил. Выходной». Я тогда не поняла его. Выходным-то восьмое марта стало уж после войны. А это он, значит, чтоб вы поверили, что правду говорит. Откровение ему было перед смертью. Я так понимаю теперь. А тогда что ж? Вот вы понимаете: «Трехпалый Борис развалит союз»? Что это значит?

Я пожал плечами. Отец помрачнел.

– Так и сказал?

– Да. Трехпалый Борис. Это кто? Вы понимаете?

Отец промолчал.

Прилетела Анюта, за пазухой поллитровочка-бескозырка – белая головка.

– Валька не хотела давать, говорит, «соплями не вышла». А я ей рассказала, что люди у нас из Москвы… так дала. Сказала, что придет.

– Ну вот, гости дорогие, кто ж вас теперь отпустит? – Женщина улыбнулась. – Вся деревня придет.

– Зачем? – не понял я.

– Все правильно, – сказал отец. – Мы остаемся. На могилу завтра поедем.

Кажется, они с Анной отлично поняли друг друга.

«РЕЗОНАНС НА АЛКОГОЛЬ! НИВЕЛИРУЙТЕ, ЕЩЕ! РЕЗОНАНСА НАМ ТОЛЬКО НЕ ХВАТАЛО!»

Анна Савельева правду сказала. Народу набилось – человек двадцать или тридцать. Кто не мог сидеть – стоял. Рассказывали о войне, плакали, пили не чокаясь, принесли еще… я отключился после третьего стакана фронтовых 100 граммов. Запомнил только две граненые стопочки, накрытые черными горбушками, и две свечечки желтенькие, вставленные в плошку с перловой кашей. Свечки, треща, горели, воск стекал в кашу. Потом пели, протяжно, грустно…

Давно я не был у тети Нади. Сестра моей мамы, сестра дяди Жени. Ей он написал последнее письмо. Только я был уверен, что последнее письмо он писал 4 марта, а не восьмого.

Разговор с теткой Надей получился сложный. Упреки, что все племянники ее забыли. Что родная сестра знать не хочет. Под такой соус говорить, что приехал за письмом, значит нарваться на фигулю. Я выбрал тактику примирения и рассказал, что нашли могилу дяди Жени. Эта новость тетю Надю пробудила от обид. Она заинтересовалась. Потом ударилась в воспоминания. С ее слов выходило, что Женя пошел добровольцем вместо отца – деда моего Ивана Алексеевича. Я осторожно подвел тетку к последнему письму.

– Тетя Надя, вот какая ерунда выходит, у мамы хранятся его письма, так последнее от четвертого марта сорок второго, а Анна Савельева говорит, будто Женя ей сказал, что последнее отправил вам восьмого. Вы его получили?

Наступила долгая пауза. Тетка вышла на кухню, вернулась с «Беломором» и пепельницей. Курила молча, потом сказала:

– Глупость какая-то. Я тогда подумала, что он заболел. Умом повредился. Как это цензура пропустила?

– А что там такого?

Она пожала плечами. На мундштуке беломорины отпечаталась помада. Тетка двумя пальцами правой руки держала папиросу. Едучий дым щипал глаза.

– Я не знаю. Я вообще думаю, что писал не он и не мне. Но сохранила этот бред.

– Я могу взглянуть? – Я внутренне напрягся. – Анна Савельева уверена, что перед казнью на дядю Женю сошло откровение и он много чего непонятного наговорил.

Она замяла беломорину в пепельнице, поднялась и вышла в спальню. Вернулась, держа в руке желтый листок. И снова у меня пошло двоение в глазах, будто через стекла смотрю. Через теткину фигуру просветилось что-то странное и исчезло. Крепкая трава у тетки…

Пламенный красноармейский привет!

Здравствуй, дорогая моя сестра Наденька! Не удивляйся, что рука не моя. Я чистил тут оружие и немного порезался. А завтра, наверное, пойдем в бой. Так что письмо пишет мой боевой товарищ Александров Андрей. Ты не волнуйся, воевать эта пустяшная рана мне не помешает. Ель тут надо мной огромная, знаешь Цинандали вспомнил, как пили, а ты помнишь? Серега – Предатель, напился и Развалился под ногами учителя, да как захрапит на Всю страну! Когда вернешься в Москву, тебя найдет Андрей Александров, расскажет, где я, да как… Передавай привет Боре Березовскому, Чубику – зазнайке, как вспомню его огненную шевелюру смех разбирает. Все, тут не айс, но мы держимся, немцев бьем, их обязательно нужно всех убить, но если этого не сделать, расстреляют из танков. В октябре у тебя день рождения? Могу не успеть.