Найдёныш - Павел Сергеевич Комарницкий

треноге, ввиду отсутствия фирменного штатива, однако роли это не играло — пять дюймов объектив, сто крат увеличение, право, грех жаловаться. Тем более что местный климат довольно редко позволял использовать возможности даже такого, по учёным меркам, скромного инструмента.

— Спасибо, мама, спасибо, Асикай! — девочка выбралась из-за стола, подумав, осенила себя троеперстным крестом. — Богу и всем спасибо! Пойду тогда книжку читать…

…

— … А реши-ка задачку, Бяша. Вот мы выкопали четверть огорода, и накопали двадцать два ведра картохи. Сколь всего накопаем, ежели так и далее пойдёт?

За разговором Полежаев не прерывал работы — равномерно и мощно копал лопатой-заступом, выворачивая кустики картофеля.

— Тоже мне, задачка! — Бяша поправила выбившиеся из-под платка курчавые тёмные волосы, так и норовившие завиться крупными кольцами. — Восемьдесят восемь ведер!

— Ага… а в пудах?

— Шестьдесят шесть! — ответ почти без раздумий.

— Как узнала?

— Нуу… мы же с горкой вёдра[3] считаем? Значит, в каждом три четверти пуда!

— Верно сосчитала. Экая умница ты у нас!

Бяша, таскавшая по малолетству картошку ведёрками-четвертинками — поднимать полновесные ведра было не особо-то под силу и крепким взрослым бабам — даже засопела от похвалы.

— А тогда давай решим другую задачку, — Иван Иваныч улыбался в бороду. — Некто Бяша съедает по два фунта картохи в день. Да по столь же морковки. Сколько всего картохи и моркови съест некто Бяша за целый год?

— Морковку всю съест! — безапелляционно заявила Бяшка. — Сколько есть, ни одной не оставит!

Погодка выдалась ясная и тёплая, и потому уборка урожая шла споро. Мужчины копали, женщины собирали клубни в вёдра. Грозная богиня Огды, одетая в длинные брезентовые штаны — только копытца торчали — и вязаную шерстяную кофту, повязанная к тому же головным платком, выглядела сейчас такой простой, родной и свойской… У Варвары даже защемило сердце.

— Не тяжело тебе, Бяша?

— Ну что ты, мама! — возмутилась девочка. — Тут до мешка-то донести семь шагов!

Действительно, мешки с урожаем были расставлены по срединной меже картофельной полоски, что сильно облегчало труд и позволяло потом собрать мешки на телегу с одного прохода.

— А копыта-то вязнут, однако, — подметил Илюшка.

— Ну… немного вязнут, — не стала отрицать очевидного Бяшка. — А как тогда? Вы тут будете все работать, а я смотреть?

…

Изображение в окуляре подзорной трубы было неспокойным, дрожало и рябило. Отсюда, за миллионы вёрст, даже при стократном увеличении Марс выглядел рыжей ягодой, схваченной сверху и снизу белым инеем.

— Правда на ягоду похоже, да, па?

— Правда, — Иван Иваныч улыбнулся. — Ты ж который раз уже это говоришь, Бяша.

— Так а если всё равно похоже!

Поправив в очередной раз трубу (никакого астрогида на самодельной треноге, естественно, не было, отчего наблюдаемые объекты уходили из поля зрения очень быстро), Полежаев уступил место Бяше. Девочка вновь припала к окуляру.

— Не убежал?

— Не… погоди, па, я сама поправлю…

Полежаев вздохнул. Марс, это было свято. Что-что, а Марс девочка могла разглядывать хоть ночь напролёт.

Оторвавшись наконец от окуляра, Бяша произнесла задумчиво.

— А вдруг они живы?

От неожиданности Иван Иваныч не нашёлся, чего ответить.

— Ведь у меня же должны быть бабушки и дедушки, — глаза Бяшки сухо блестели в темноте. — Две бабушки и два дедушки. Разве нет?

— Разве да.

Пауза.

— И ещё могут быть братья и сёстры. И дяди, и тёти ещё. Правда же?

— Да, Бяша, — ответил без улыбки купец.

Долгая пауза.

— Может быть, они сейчас смотрят на нас оттуда, — тычок рукой в сторону Марса, — и не знают, что я жива.

Она вскинула глаза на отца.

— А может… может они не верят, что я умерла. Ищут меня, ищут. И не могут найти.

Иван Иваныч помолчал.

— Если б я мог, Бяша, сделать так, чтобы ты вернулась к своей родне… Всё бы отдал. Но я не знаю, как…

— Спасибо тебе, папа, — девочка теперь говорила странным, вибрирующим и клекочущим голосом, не подделываясь, как обычно, под человечью речь. — Не отдали вы меня тогда злым учёным, и вот я с вами. И счастлива. А так бы сидела в клетке. И меня бы изучали. Голую бы смотрели и щупали злые люди. Иголками кололи.

Полежаев судорожно прижал к себе тоненькое тельце девочки.

— Бяша…

— Пойдём домой, па… Поздно уже совсем.

…

— Ты чего не спишь?

Варвара, кутаясь в шаль, с тревогой смотрела на мужа. Иван Иваныч сидел на лавке, накинув на плечи тужурку, и невидящим, потусторонним взглядом смотрел в окошко.

— Слышь, мать… где у нас водка была?

— Да что с тобой, Ваня?!

Полежаев помолчал.

— Вот думаю я, Варя… Так ли правы мы были тогда, не отдав Бяшу?

Варвара Кузьминишна опустилась на лавку.

— Вот как…

— Да, да, да! Ну что ты так смотришь?! Ну вот схоронили мы её ото всех тут, в глухомани… ладно. Пока маленькая — ладно. А как вырастет?

Он чуть подался к жене.

— Ведь ей же к СВОИМ надо, Варя. Может, учёные-то люди и нашли бы выход? Сигнал там подали по радио… ну, я не знаю… А мы? Чем мы ей в таком деле сможем помочь?

Иван Иваныч судорожно вздохнул.

— Ну хорошо, золотишка ещё на четверть века всяко хватит… ну пусть на тридцать годков. Не знаю, сколь там они у себя живут, однако будет ей через тридцать лет чуть поболее, нежели тебе вот сейчас. Вполне ещё молодая будет наша Бяша. А мы с тобой уже старые будем, Варя. И Охчен с Илюшкой. И что дальше? Кто её сохранит?

Долгая пауза.

— Ты ж у меня не неграмотная баба деревенская, Варя. «Мцыри» Лермонтова читала? Ну вот… тут то же самое выходит, как ни крути. И бежать ей некуда… И выхода я не вижу.

Варвара Кузьминишна тихо, беззвучно заплакала.

— Значит, всё…

— Что «всё»?

— Сдаться готов ты, Ваня. Готов, готов, не отрицай. Ключевое слово тобой произнесено: «может, зря мы Бяшу не отдали»…

Полежаев помолчал.

— Нет, мать… Не сдамся. До самого конца пойду. Вырастет Бяшка, пусть дальше сама решает — выйти ей к опчеству или продолжать в тайге хорониться. Решит хорониться, ждать своих прилёта или что там — буду кормить, покуда последний грош не выйдет.

Он чуть улыбнулся в бороду, слабо и виновато.

— А за минуту слабости прости меня. Тяжко мне, Варя. От мыслей тяжко.

Она улыбнулась ответно.

— Так не дам же я тебе водки, Ванечка. При таких мыслях тебе водки нужно сторониться, как огня. Ещё хуже будет.

— Ну и не давай, подумаешь!

— Ну и не дам!

И они разом рассмеялись. Клин клином вышибают.