Четыре единицы - Елизавета Гребешкова

– Он ее сам отдал полтора года назад. Своей девушке.

Тик-тик-тик.

Глава 7

– Приходил Джун, – она встретила Кэна с Хуаном на пороге своего номера. Они словно застыли от ее слов.

– Чего хотел?

– Да кто ж его разберет? Вроде поговорить, а вроде и нет, – она сама удивилась спокойствию в голосе и обстоятельности своих слов. – Заходите! Кстати, Хуан, нос и правда сломан.

– Ты думала, я сочиняю?

– Четно говоря, да. Прости, больше не буду в тебе сомневаться.

– То-то же!

Они принесли ей букет садовых роз и пакет с фруктами.

– Слушайте, спасибо большое, мне надо пройтись. Я потом загляну к вам, поговорим, пока надо просто проветрить голову.

– Все нормально? – Кэн озабоченно вздернул бровь.

– Да-да, все хорошо. Мы не ругались, ничего не разбили, в посторонних посудой не швыряли, просто поговорили. И только о деле. Я в норме, просто пройдусь.

Мужчины переглянулись и понимающе кивнули.

– Найдешь нас в баре.

– Договорились!

Анна накинула плащ и вышла из отеля. Пройдя в сторону канала, она остановилась в центре небольшой площади, примыкавшей к ее отелю, уселась на лавку и мрачно посмотрела на воду. Светило прохладное весеннее солнце, вода в канале умиротворяюще еле слышно плескалась о высокие стенки площади. Постепенно свет от воды словно стал наполнять ее, а шум еле заметных волн уносил все переживания этого дня.

Ей показалось, что вокруг стало очень тихо, словно шум всего мира в один раз выключили: не было слышно ни машин, ни велосипедов, пропал шум от людей, снующих по площади, даже голуби – полноправные хозяева этого места – враз лишились права издавать звуки.

«Как тихо! Даже слишком», – пронеслось у нее в голове.

– Весной на этой площади особенно умиротворенно, не правда ли? – на скамейке с другого конца сидел старичок лет семидесяти и призывно улыбался ей. Говорил он по-русски, с сильным акцентом, Анна не разобрала сразу с каким, может, французским, может, английским.

– Да, я, признаться, только об этом подумала, – Анна вежливо улыбнулась и снова посмотрела на воду в канале.

«До чего же тихо, даже вода словно обесточилась».

– Я тут часто бываю. Прихожу, знаете ли, пораньше, кормлю голубей, смотрю на прохожих. Так день и проходит незаметно. Знаете, какие интересные люди сами по себе? Не на рабочем месте, не с семьей или друзьями, не в транспорте, а сами по себе. Без места обитания, так сказать. Ведь что по сути определяет человеческое бытие? Место!

– Место? – Анна рассеянно обернулась к нему.

– Да-да! Именно место! Оно и является квинтэссенцией человеческого бытия. Ведь у человека что есть в этот момент? Только место, да и он в этом месте.

– Философы всех поколений не согласились бы с вами, честно говоря.

Дедуля только махнул рукой:

– Да что мне те философы! Шума много, а идей ноль. Вы читали их книги? – он доверительно склонился к ней, Анна кивнула, улыбаясь. – Их тома невозможно все перечитать. Разве это наука? Когда берешь книгу, хочешь узнать, как устроен этот мир или человек в этом мире, и уже на десятой странице думаешь, из чего тебе форшмак готовить, есть ли у тебя картофель в холодильнике, да и по счетам заплатить надо. И чувствуешь себя отсталым. Ведь вон человек думал, книгу писал, а ты о еде вдруг думаешь! И коришь себя за это страшно. А по сути, это вина автора, что я о форшмаке вспомнил, это от его книги клонит в сон. Ну или к еде, тут зависит от того, кого читаешь. Вот меня очень к еде Кант всегда склонял, а сон наводил Ницше. Хотя кто бы мог подумать? Такой великий человек и такие нудные работы писал.

Анна увлеченно слушала, периодически кивая головой.

– На меня Ницше тоже всегда сон наводил.

– Вот видите! – дедуля победоносно поднял палец к небу. – Так что, милая, только место важно для человека. Потому что только в месте и существует человеческая душа.

– Душа? – Анна слушала с интересом.

– Конечно! Ведь душа живет в теле. Без тела душа бесплотна, витает где-то в облаках. Ну или в рае или в аду, это уж во что вы конкретно верите. Да хоть на единороге катается по зеленым лугам. Без тела душа – неизученный метафизический феномен.

– Про единорогов – хорошо, мне нравится.

– Мне тоже. Но большинству людей почему-то нет. Вот вам еще один парадокс: люди с большей охотой поверят в то, что их до или после смерти будут жарить на раскаленной сковороде, чем в то, что они будут радугой на единороге по лугам рассекать.

– Хм, а ведь правда.

– Правда, конечно. – он устало вздохнул. – Наша душа ведь прекрасна ровно настолько же, насколько прекрасны и тела. А иначе были бы мы все такими разными? Зачем такой выбор цвета глаз, волос, длины рук и даже ног? Пусть бы все были одинаковыми, так страданий у человека было бы гораздо меньше. По крайней мере, последние пару веков, так точно. Вы кстати, знали, что даже ступни у человека разной длины?

– Да, знала. Я врач, про это слышала.

– Ох, так вы врач, говорите! Очень интересно. И читали Ницше и Канта?

Анна кивнула.

– Очень интересно! Даже захватывающе!

– Вы думаете?

– Конечно! Вот мой врач ничего такого не читает. Все время рассказывает мне про диету, будь она неладна! Да какая уж мне диета на восьмом десятке? Я ему твержу-твержу, что все равно помирать придется, так дай уж в наслаждении проживу, пусть не двадцать лет, но кому по сути может понадобиться жить до девяноста лет? Вот вы бы хотели прожить до девяноста лет?

– Я как-то не задумывалась на эту тему.

– Вот и я не задумывался раньше, а как время подошло, стал думать. Я считаю, человек сам решает, сколько ему жить.

– Ну не всегда же?

– Всегда, всегда. Просто не каждый может признаться себе в этом. Вот вы бы признались, что уже не хотите жить в сорок лет? А в двадцать? А в семнадцать? А ведь есть люди, которые не хотят. «Не нашли себя», – скажут они. Но все это чушь! Никто не может найти себя, хотя все и ищут.

– Как это?

– А вот так! Мы у себя всегда есть, мы у себя всегда с собой. Просто изучить это «что-то» внутри себя не каждому под силу, не у каждого хватит духу сказать себе «Нет, ты, Бенджи, конечно хороший человек, но повел себя здесь как последняя сволочь!» Меня Бенджамин зовут, – он протянул