Мэри Шелли - Франкенштейн

В силу особенностей моего характера, безделье всегда было для меня худшим из наказаний. Поэтому, возненавидев естественные науки и пытаясь отвлечься от тягостных мыслей, я вместе со своим другом с наслаждением погрузился в сочинения арабских и индийских авторов, где нашел немало полезного и важного для себя. В отличие от Клерваля, я не углублялся в доскональное изучение восточных языков, ибо не ставил для себя никаких целей, кроме развлечения для ума. Я читал арабских и персидских поэтов, и их строки день ото дня исцеляли мою измученную душу. Как они были не похожи на мужественную и полную героизма поэзию Древней Греции и Рима! Их грусть умиротворяла, а в радости жизнь представлялась цветущим розовым садом, полным солнечного света, улыбок, лукавых взглядов и любовного огня.

Так прошло лето; той же осенью я предполагал вернуться в Женеву; но произошли некоторые задержки, рано наступила зима, выпал снег, дороги стали почти непроезжими, и мой отъезд был отложен до весны. Я досадовал на свою нерасторопность, потому что мне уже не терпелось увидеть родные края и лица близких, но поначалу я не хотел оставлять Анри одного в чужом городе, пока он не приобретет в университете надежных друзей.

Долгую зиму мы провели не без пользы, а запоздалая весна оказалась на редкость дружной и полной прелести. С наступлением мая я стал со дня на день ожидать письма, с которым связывал дату отъезда домой. Как раз в это время Анри предложил мне отправиться в длительную пешеходную экскурсию по окрестностям Ингольштадта. Я с радостью согласился, так как любил длинные пешие переходы, а до`ма, в окрестностях Женевского озера, Клерваль был моим постоянным спутником в таких прогулках.

Мы провели две недели, странствуя по Восточным Альпам, и с каждым днем мои бодрость и здоровье прибывали; хрустально чистый воздух, новые впечатления и постоянные беседы с другом еще более укрепили мою душу. То, чем я занимался в прошлом, сделало меня почти отшельником и отдалило от людей. Анри заново учил меня постигать красоту природы и радоваться невинным детским лицам.

Мой друг, которого я никогда не забуду, обладал высокой и чистой душой и шаг за шагом словно поднимал меня из бездны моего падения до своих высот. Его забота и привязанность согрели мое сердце, и я снова стал тем человеком, который некогда всех любил, всеми был любим и не знал ни горестей, ни печалей. Весна в тот год и в самом деле была дивной; весенние цветы цвели на живых изгородях, летние готовились к буйному цветению. Ясное небо и зеленеющие поля наполняли меня восторгом. Я наконец-то смог отдохнуть от мрачных мыслей, угнетавших меня всю зиму, несмотря на все мои попытки избавиться от них.

Анри радовался вместе со мной. В те дни он переживал подлинное вдохновение, его переполняли чувства. Иногда, подражая средневековым персидским и арабским авторам, он принимался сочинять целые повести, полные блеска воображения и бурных страстей. А чаще читал стихи, которых помнил великое множество, или затевал спор о науке и искусстве, отстаивая свою правоту необычайно тонкими и остроумными доводами.

В Ингольштадт мы вернулись вечером воскресного дня. Я находился в отличном расположении духа; ноги несли меня с необыкновенной легкостью, а мое сердце ликовало.

3

Поднявшись к себе, я обнаружил на столе письмо от отца, принесенное в мое отсутствие привратником. Вот что он писал:

«Дорогой Виктор, поначалу я хотел написать тебе всего несколько строк, чтобы только указать день, когда мы тебя ожидаем. Но теперь это было бы жестоко по отношению к тебе. Каково тебе вместо радостной и долго ожидаемой встречи было бы найти дома одно лишь отчаяние, горе и слезы! Не нахожу слов, чтобы поведать тебе о нашем несчастье. Я хотел было так или иначе подготовить тебя к ужасному известию, но это просто невозможно, поэтому говорю прямо: нашего Уильяма, нашего веселого и милого мальчика, согревавшего своей улыбкой мое старое сердце, больше нет с нами. Виктор! Он жестоко убит!

Не стану утешать тебя, просто расскажу, как было дело.

В прошлый четверг, то есть седьмого мая, я, Элиза и оба твоих брата отправились на прогулку в Пленпале, известный тебе женевский пригород. Вечер был необыкновенно теплый и тихий, и мы зашли довольно далеко. Уже стемнело, когда мы спохватились и стали подумывать о том, чтобы вернуться в город, но тут выяснилось, что Уильям и Эрнест, которые шли впереди, исчезли из виду. Ожидая их, мы уселись на скамью. Вскоре вернулся Эрнест и тут же спросил, не появлялся ли его младший брат. Они забавлялись, играя вдвоем в прятки, Уильям побежал прятаться в заросли, и Эрнест никак не мог его отыскать. Он подождал его некоторое время, но тот все не показывался, и тогда Эрнест вернулся к нам.

Мы встревожились и сразу же пустились на поиски, которые продолжались до наступления ночи. Элиза даже предположила, что наш малыш вернулся домой, но и дома его не оказалось. Собрав всех слуг, мы снова отправились искать Уильяма при свете факелов. От одной мысли, что наш мальчик заблудился и теперь зябнет от ночного холода и сырости, мне становилось не по себе. Элиза, полная тревоги, даже не помышляла о сне и отдыхе. И вот, около пяти часов утра я обнаружил свое дитя распростертым на траве у края заросшей кустарником низины. Еще накануне здоровый и цветущий, он был бледен и недвижим, сердце не билось, а на хрупкой шее темнели кровоподтеки – следы рук убийцы.

Уильяма принесли домой, и то, что прочла на моем лице Элиза, мгновенно объяснило ей, какое несчастье нас постигло. А взглянув на тело твоего брата, в особенности на его шею, она в отчаянии заломила руки и воскликнула: «Боже праведный! Это я погубила невинного ребенка!»

После этих слов Элиза потеряла сознание, и лишь с большим трудом ее удалось привести в себя. Едва очнувшись, она зарыдала. Немного успокоившись, Элиза поведала мне, что перед прогулкой Уильям потребовал, чтобы ему разрешили надеть на шею золотой медальон с портретом его матери. Теперь этой вещи при нем не было. Она-то, судя по всему, и соблазнила убийцу. Найти его все еще не удается, хотя мы прилагаем все усилия и не теряем надежды наказать негодяя. Однако никакие наказания уже не воскресят моего Уильяма!

Приезжай скорее, дорогой Виктор, только ты способен утешить Элизу. Она без конца плачет, обвиняя себя в гибели малыша; ее слова буквально разрывают мне сердце… Твоя бедная мать! Какое горе! И сейчас я благодарю Бога за то, что ей не суждено было дожить до этого ужасного дня и увидеть страшную гибель своей обожаемой крошки.

Возвращайся, но не с жаждой мести, а с любовью в душе. Лишь она одна способна исцелить нашу рану. Твой дом полон скорби, сын мой, но не ненависти к тем, кто не ведает, что творит…