Олег Тарутин - К несчастью, только ты

- Да будь они прокляты, ваши правила! - в бешенстве заорал Глаголев. Смотрите, смотрите, богини!-тыкал он пятерней в экран.

Фигурка, что задержалась возле того черного пятна, медленно двигалась к ним.- Видите, богини?

Они видели. Они не были богинями.

- Смоли! - проговорила Конта, взяв подругу за руку. - Смоли, кланта моя, ведь Дельфия и Тверич . . ведь они тогда остались живы, заблокировав автовыброс! А ведь они всплывали с большей глубины! Три уровня без декомпрессии - и остались живы, Смоли!

- А Ром? А Руса и Гдан? Есть ли смысл перечислять? А Клятва Времени, наконец?

- Ну, Смоли!-умоляюще проговорила Конта, не выпуская ее руки и оглядываясь на экран.

- Ты не выдержишь, малыш, - улыбнулась ей Смоляна, - не выдержишь, кланта моя. Я попробую выдержать.

- Вместе, Смоли, вместе!

- Нет! - Смоляна отбросила ее руку. Голос ее зазвучал резко и властно. - Всплывай тотчас же, Кон. Опереди автовыброс, оставь мне свое время. Жди меня на четвертом поплавке. Между нами будет не более получаса. Если я не всплыву, дальше-одна.

- Ты всплывешь, Смоли, ты сможешь! Я буду ждать тебя!

- Всплыву, - кивнула Смоляна. И озорно подмигнула обалдевшему от этих разговоров Глаголеву. - Это наши подробности... Всплывай, Конта!

Конта повернула какую-то пластинку на запястье и вскинула руки. Не было уже на ней грубой спецовки, башмаков, каски. Нагое тело ее переливчато серебрилось в полутьме комнаты.

- Вы накормите ребенка, кланты!

- - Вперед!

Конта исчезла.

В то же мгновение, не сговариваясь, Глаголев и Смоляна кинулись к проему..Белое, сугробное, сумрачное зимнее пространство было теперь в проеме косо срезано чернотой.

И по самой кромке этой черноты шла к ним девочка. Та самая, давешняя. Ее можно было узнать, та самая - в шали и валенках.

"Осталась!.." - с огромным облегчением подумал Глаголев.

- Конту вынесло по выверенному минимуму, - хрипловато сказала Смоляна.- Ну, Ванечка...

Глаголев был уже в дверях.

- Только на свои, помни-только на свои!-кричала она ему вслед.-Закон Помощи неумолим! Сделай невозможное, Ванечка!

"На свои - за свои - свои. .. - стучало в мозгу Глаголева.-Что делать? Господи, что делать? Только за свои. За свои слезы? За свои мольбы на коленях? Только на свои..." В состоянии почти невменяемом он добежал до угла.

- Иван!

Крик ворвался в оглохшее сознание Глаголева с некоторым запозданием. Пробегая мимо, он едва успел схватиться рукой за водосточную трубу. Его развернуло, грохнуло плечом о стену.

Стелла Викторовна! Это была Стелла Викторовна с ношей в обеих руках: с той самой сумкой в одной, с "Голкондой" в другой. Орущая, взбешенная, обезображенная гневом Стелла Викторовна... Это кричало его спасение.

- .. .и твой псевдоблагородный уход! - кричала Стелла. - И Алик нисколько тебя не боится!... Твои псевдоподарки! .. Лучший человек на свете... эту миссию мне!..

- Да, да, все верно,-хрипел Глаголев, кивая головой. Лица бывшей супруги он не видел, он видел ее шею, раздувавшуюся и опадавшую в крике. На этой шее, на золотой цепочке висел золотой кулон-кораблик, тот самый "Щедрость". Ее, Стеллин кулон, подарок ее матери.

Глаголевские руки неудержимо потянулись к кулону.

- Это мамин! - отшатнувшись, закричала Стелла Викторовна. - Это мне мама подарила, это не твое, негодяй!

- Продай, - прохрипел Глаголев умоляюще. - Квартира, вещи - вам с ним, магнитофон этот, сумка. .. Еще потом дам... потом.., Ну же! Скорее!

Бледная перепуганная Стелла Викторовна, пятясь, мотала головой.

- Ничего нам не надо от тебя, ничего!

И вдруг смолкла и лишь тихо вскрикнула, когда Глаголев сдернул кулон с ее шеи. Лицо Глаголева было страшно.

- Я купил, - клекочущим голосом выговорил он, - я его у тебя купил. На свои, на все то, что оставляю тебе. Я купил на свои, поняла? Повтори!

- Купил. . . на свои. . . на все, что... - Стелла Викторовна торопливо кивала, с ужасом глядя ему в лицо.

- Спасибо тебе!

Он помчался назад, сжимая в кулаке золото. Он не помнил, как снова оказался в той комнате.

Смоляна, корчась, стояла над контейнерником, пасть которого была распахнута.

- Ванечка,-стоном выговорила она,достал? На свои? - Ладонью она зажимала запястье левой руки, той, с браслетом, изо всех сил сопротивляясь чему-то страшному и неведомому. Ее сгибало и корежило, она вскидывала голову с незрячими глазами и роняла ее.

- Са-ам,-стонала она,-сам, скорее... Сначала - металл, неважно сколько!

Ванечка швырнул кулон в контейнерник, мгновенно затем буханки - две ли, три ли? - он не помнил. Тут только глянул он в проем.

Девочка стояла вплотную к барьеру и махала им рукой.

Экран дрожал. Волнистые полосы пробегали по нему, растягивая, сминая изображение.

Экран неуклонно, неотвратимо темнел.

- Ско-ре-е! ..

Щелчок. Золотой Ванечкин шар упал ему в ладони, точно ощетиненный миллионами тонких игл.

Смоляна протянула было к нему сцепленные. замком руки, пытаясь вывернуть, подставить под шар ладонь той руки, в запястье которой она вцепилась, и заплакала бессильно.

- Не могу, Ванечка! Я не могу держать хронореле. ..

- Я сам!-Глаголев с шаром шагнул к тускнеющему экрану.

- Нет! - прохрипела она. - Ва-неч-ка! ..

Он не оглянулся. Руки его лизало, глодало зеленое пламя проема, этого, как его... темпорального барьера. На миг в глазах потемнело от боли, и вдруг боль пропала. Он впихнул свой золотой шар в стремительно тускнеющий проем и, разжав ладони там, на той стороне, рванул руки назад. Чувство было такое, словно вырвал он их из стены. Из этой стены с грязными клочками обоев - цветочки в вазочках, - на которых отчетливо отпечатались две бесформенные кляксы засохшей крови.

На руки свои Глаголев взглянуть боялся.

Смоляны в комнате не было. Как она там?

"Ва-неч-ка! .." - вспомнился ему последний ее крик, и, съехав спиною по стене, он заплакал в изнеможении и тоске, всхлипывая, качая опущенной головой. Потом он посмотрел на свои руки - на свои огарки без ногтей и без кожи, черные до середины предплечий...

Слез уже не было. Он посмотрел на рюкзак, на буханку, лежащую на полу, до которой можно было дотянуться ногой. Дотянулся, и подвинул ее к себе, и локтями поднял и поставил в колени. И так, сидя на полу, принялся откусывать от этой буханки. Он откусывал, вскидывал голову и жевал, и глотал с закрытыми глазами, и опять наклонялся, и наклонялся все ниже, доедая этот хлеб до конца.

И он думал, что потому он хочет есть и может есть сейчас, что последний шар, последний хлеб все-таки попал в руки той девочки, того блокадного ребенка в шали и валенках.

И еще потому он может есть, что не погибла Смоляна - объективный сборщик фактов, историк из будущего, отдававшая жизнь за "их подробности". А если это так, то бог с ними, с руками, с экспедициями, со всем тем, что ждет его теперь.