Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

и что-то грызет. Мы подошли – рука детская. Сырая! А она, женщина эта, завыла и на товарища Федота кинулась. Кусается, царапается. Еле отбились, а она не унимается. Вот и пришлось стрелять.

– Точно так и было, товарищ сержант. – Солдат засучил рукав. – До крови прокусила, видите?

– Спрячь, верю, верю. Отмечу, пострадал. – Чекист повернулся к лейтенанту. – Ерунда какая, а приравнивается к боевому ранению.

– Может, она бешеная. – Федот опустил рукав, обиженно потупился.

– Значит, никого в конторе, – не обращая больше на солдата внимания, заключил чекист.

– Ни в конторе, ни в председательском доме. И вообще, животины – никакой, даже кур нет. Мы и на конюшню заглянули, и на ферму… – Уполномоченный развел руками.

– Понятно. Ты, Федот, не скучай. Авось выживешь, в приказе отметят, в старости внукам рассказывать будешь, как крови своей ради них не жалел, борясь с нечистью. – Чекист говорил, не скрывая скуки.

– Может, сейчас и кончим? – предложил лейтенант. – Что зря время терять?

– По плану мероприятие проводится точно в девятнадцать пятьдесят, перед закатом, – заволновался уполномоченный. – Есть четкие предписания, отступления недопустимы.

– Не будем, не будем отступать. Верно, лейтенант? Отступления вообще не наша метода. Подождем до вечера.

* * *

Действительно, куда спешить? В городскую сутолоку, пыль да жару?

Лейтенант посмотрел вниз. Отсюда, с колокольни, мир казался добрым и чистым. Он пересчитал строчки. Одиннадцать. Для поэмы маловато.

– И командир огненновзорный, – забормотал он, – огненновзорный…

В прохладной высоте писалось легко и приятно, он намеренно тянул, продлевая удовольствие, представляя стихи напечатанными на белых листах окружной газеты. Редко выдавались такие свободные, такие прозрачные минуты.

– Повел отряд дорогой горной! – вписал он в заветный блокнот и, уже не сдерживаясь, выплеснул на бумагу долго приберегаемые слова.

* * *

– Иван, гляди, что нашел! – Федот стоял на крыльце, держа в руке большой резиновый мяч, двуцветный, красный с синим.

Иван отжал портянку, пристроил на ветку куста.

– Кончай стирать, портомой!

– Лейтенант любит, чтобы чисто было. Не переносит грубого запаха, два раза на дню портянки меняет. – Он вылил мыльную воду под дерево.

– Становись в гол. – Федот положил мяч перед собой.

– Да ну его. – Иван с ведром пошел к колодцу.

– Нога – пушка! – Федот разбежался, ударил. Мяч пролетел над воротами, звонко упал на землю и, подпрыгивая, покатился по дороге вниз, в село.

* * *

– Конь не свинья, конь чистоту понимает. – Возница огладил лошадь, понюхал ладонь.

– Платоныч, а ты конскую колбасу ешь? – Иван тряпкой водил по дверце брички.

– Глупый ты человек. Разные вещи путаешь. Одно – конь, совсем другое – колбаса. – Возница критически осмотрел бричку, отобрал у Ивана тряпку. – Грязь размазываешь. Работу с любовью делать надо, без нее труд пустой, что вот эта конюшня.

– Конюшня-то при чем, Платоныч?

– В ней кони должны стоять, тогда будет конюшня. А тут духу лошадиного нет, сарай сараем. Кабы не свой овес, голодные бы остались. – Он ворчал себе под нос, а серая поверхность брички становилась после его тряпки иссиня-черной, и солнце отражалось в этой местами облупившейся синеве.

* * *

Уполномоченный поднял глаза на коротенький строй. Шесть человек всего – без него. А в инструкции акцентируется: мероприятие проводится в присутствии всех жителей населенного пункта, обязательно выступление актива, ударников, пионеров. Нагреть могут – не обеспечил, поди, оправдывайся – никого нет.

Он снова уткнулся в текст:

– Выкорчевывание корней реакционного духовенства, товарищи, – несомненный признак нашего движения вперед. Народу чужды культовые строения, взамен них он обретает клубы, стадионы, дворцы культуры. Мы все как один с радостью и без сожаления расстаемся с пережитками прошлого ради новой, светлой жизни! – Он не сдержался, кашлянул в кулак. – У меня всё.

– Ура! – негромко уронил чекист.

– Старшина, приступайте. – Лейтенант смотрел на тусклое багровое солнце, садившееся далеко за селом. Здесь, у ограды, снаружи, светило казалось чужим, отличным от дневного, теплого и милого. В стороне, на кладбище, уже пал вечер, солнечные лучи едва доставали верхушки крестов.

– Отчего это кладбища всегда около церквей стоят? – вполголоса спросил Иван.

– Попам под боком все иметь хочется, чтобы далеко не ходить, – снисходительно объяснил Федот. – А нашему попику вообще подфартило, в своем погребе устроился.

– Разве его не похоронят?

– Кто? – сплюнул Федот.

Старшина вернулся, коротко доложил:

– Готово!

– Укрыться! – скомандовал лейтенант и, подавая пример, присел на корточки у ограды.

Иван ждал. В прошлый раз бабахнуло – ого! Ушехлопов парочку зацепило, хоть и стояли неблизко.

Дрогнула земля, миг спустя прошуршало поверху. И всё? Иван распрямился. Столб пыли, алый от закатного солнца, стоял над церковью. Купол – исчез.

– Получилось. – Лейтенант сиял. – Точно и аккуратно, можно в центре города проводить.

– Получилось, – согласился чекист. – Идем?

– Пусть пыль осядет.

Низкий, подземный звук шершаво ожал сердце Ивана. Не звук, а тряс просто.

– Что это? – И уполномоченный поежился нездорово.

– На канонаду похоже, когда большие калибры говорят. – Старшина вопросительно смотрел на лейтенанта.

– Гроза, – беспечно махнул рукой Федот.

– Думаю, соседи голос подают, – задумчиво, не по-армейски ответил лейтенант. – Герасимов в Усмани сработал. Игорь Иванович, мы ведь не одни сегодня взрываем.

– Нет, по плану мероприятие проходит в пяти точках области.

– И время одно, верно?

– Да, девятнадцать пятьдесят, – согласился уполномоченный. – Но до ближайшей точки километров сорок.

– При взрывах такое бывает, – пояснил лейтенант.

Иван посмотрел себе на грудь. Вот оно какое, сердце, оказывается. Сейчас-то билось неощутимо, но память о наждачном прикосновении оставалась.

– Земеля, не отставай, – позвал Федот. – Чего понурился?

И правда, чего? Даже не заметил, что все ушли. Солнце – и то закатилось. Он поспешил за остальными.

* * *

– Похоже, вправду гроза собирается. – Иван отложил топор. – Весь день небо ясное, а как ночь – ни звездочки.

– Что тебе в звездочках. – Старшина костер раскладывал мудреный, фасонистый. – Без них забот хватает.

– Вот, на разжог пригодится. – Федот скинул кипу книг наземь. – Налетай, подешевело. Велено употребить.

– Раз велено, исполним. – Старшина выдрал листы, скомкал в шарики.

– Приготовили? – Уполномоченному не терпелось.

– Только спичку поднести. – Шарики пристроены меж наколотых щепок.

– Превосходно.

Важность момента наполняла Игоря Ивановича достоинством и степенностью. Ступал он мерно, тяжело, на пятку, каменные ступени крыльца чуть не прогибались под ним.

– Посветим ночке. – Он присел у костра. Упрямые спички ломались одна за другой. – Дрянь поганая. – А челюсти свело от гнева.

– Возьмите мои, товарищ уполномоченный, – протянул коробок старшина.

Загорелась бумага, от нее – щепочки, а там и весь костер занялся.

– Какой огонь, – восхитился Иван. – Цирк!

В цирке он бывал дважды, водили взводом, и понравилось ему – очень.

Словно ящерки огненные заскакали – красные, зеленые, голубые. Языки пламени изгибались причудливо в дуги, спирали. Умельцем оказался