Тёмные Воды. Зимний апокалипсис - Алексей Тимофеевич Черкасов

Геннадий Сергеевич Вахрутин

Стаса я нашёл дома. Они с Алёной сидели на диване и блаженно бездельничали.

— Стас, ты помнишь, мы говорили о том, что Земля развернулась в обратную сторону?

— Ну да, — кивнул Стас. — А чего ты вспомнил?

— Можешь прикинуть, когда мы долетим до прежней орбиты?

— Нет ничего проще, — сказал Стас, взял лист бумаги и начал что-то на нём чертить и подсчитывать. Минут через пять он сказал:

— Слушай. Земля стала улетать от Солнца примерно первого августа. Около двадцатого августа через два года мы, по моим расчётам, пролетели орбиту Юпитера, удаляясь от Солнца, а на обратном пути — ещё через два года 15 июля. То есть до самой дальней точки мы летели два года девятнадцать дней до орбиты с Юпитером плюс половину от двух лет тридцати шести дней, которые Земля летела от орбиты Юпитера до неё же обратно — это один год без пары недель. Итого получается три года. Значит, и обратно мы будем лететь примерно три года и достигнем своей старой орбиты через два года третьего августа плюс-минус пара месяцев.

— А сегодня у нас десятое октября… — сказал я. — то есть меньше, чем через два года, так?

— Ген, это всё приблизительно, — сказал Стас. — Я же не астроном, орбиты рассчитывать не умею. Может быть меньше двух лет, а может быть и не меньше. Грубо говоря — в промежутке между первым июня и пятым октября.

Я присвистнул.

— Ни фига себе погрешность…

— Ну а ты как хотел? — разозлился Стас. — Чтобы я по учебникам из сельской библиотеки научился рассчитывать орбиты?

— Да не нервничай, — успокаивающе сказал я. — На самом деле, тут точность высокая и не нужна. Примерно через два года? Меня такая точность устраивает. А дальше что будет, ты как думаешь? Земля вернётся на свою старую орбиту? Или…

— Или, — ответил Стас. — На старую точно не вернётся.

— И какие предположения?

— Во-первых, может быть, всё-таки ни на какую орбиту не вернётся, улетит опять куда-то. Но думаю, это вряд ли. Сам тот факт, что Земля полетела в обратную сторону, означает, что она осталась в зоне влияния Солнца, а не Немезиды. Скорее всего, эксцентриситет новой орбиты будет между нулём и единицей.

— А по-русски можешь?

— Как я понимаю, эксцентриситет показывает, насколько кривая похожа на окружность. При круговой орбите он равен нулю. Для гиперболы он больше единицы, для параболы — единица. Между нулём и единицей — эллипс. Чем ближе к единице, тем более вытянутая орбита. Чем ближе к нулю, тем больше орбита похожа на окружность.

— Вот теперь всё понятно. И что это значит? Земля теперь пролетит мимо Солнца и опять улетит к чёрту на кулички?

Стас нахмурился.

— Нет, Генка. Это значит, что Земля будет огибать Солнце, находясь к нему очень близко, возможно, ближе, чем Меркурий. А вот когда обогнёт, то опять улетит, куда ты сказал.

— Выходит, нас может малость поджарить?

— Выходит, да. И не малость. Знаешь какая температура на той стороне Меркурия, которая обращена к Солнцу?

— Какая?

— Выше четырехсот градусов. Это не раскалённая пустыня. Это настоящий ад.

— Точно, ад, — сказал я. — Или пекло.

* * *

Меня религиозные рассуждения Маши о гибели, спасении и возрождении волновали не очень. А вот то, что после ультраполярной зимы нас, вероятно, ждало сверхгорячее лето, было важно. Мы не могли знать, каким будет приближение нашей планеты к Солнцу, но должны были учитывать худший вариант. Для того, чтобы подготовиться, у нас было два года и ещё несколько месяцев, в течение которых Земля будет приближаться к Солнцу. Огибать его мы будем примерно полгода и именно это время обещало быть для нас наиболее жарким — в прямом смысле.

А в переносном такое время начиналось уже сейчас, когда мы должны были подготовить убежище от огня во время максимального сближения с Солнцем. К тому же, мы опасались пожаров. Даже просто в жаркое лето горят леса, а что нас ждёт, если температура поднимется даже не до четырёхсот, а хотя бы до сотни градусов? Все наши дома деревянные, пожар может случиться от любой искры. Молния ударит — и Полян нет.

Стаса ещё волновало испарение влаги с поверхности. Он говорил, что водяной пар может безвозвратно улетать в безвоздушное пространство. Артём возражал ему, что ионизация в верхних слоях атмосферы сделает водяной пар подверженным влиянию магнитного поля Земли и, таким образом, не даст ему покинуть земную атмосферу. Стас отвечал, что чем ближе к Солнцу, тем сильнее будет его гравитационное влияние, которое может превзойти силу электромагнетизма. Они спорили об этом часами, а я в этих дискуссиях не участвовал, так как мы всё равно на этот процесс никак не повлиять могли.

Не задумывался я и о глобальных вопросах возрождения человечества, которыми Маша с Егором завели Томку так, что она практически переселилась к ним и дни напролёт обсуждала там разные богословско-философские вопросы.

Меня больше волновало, как решить проблему с грозящими пожарами. Нам следовало либо защитить дома от воздействия высокой температуры, либо искать другие убежища. Где? В пещерах? В нашей местности их не было. Всё-таки уходить в землянки? Эх, найти бы те катакомбы…

Так или иначе все разговоры у нас сворачивали на тему опасного сближения с Солнцем. Два с половиной года назад мы искали возможности согреться, а теперь предстояло найти способ охладиться.

Однажды, когда мы сидели и болтали у Игоря, он сказал:

— У реактора, когда я чуть не умер, у меня были такие видения, каких я никогда не смог бы сам придумать… и Люська нашла меня неподалёку от поверхности, — тут Игорь обнял Люсю за плечи. — Убейте меня, я до сих пор не понимаю, как там оказался. Я был в полном беспамятстве на берегу озера, у меня был бред…

— Ну так и дошёл в беспамятстве, Игорь, — сказал Стас. — Уже ведь обсуждали сто раз. Твои скрытые резервы включились, в экстремальных условиях ты и не то сможешь.

— Да, но пройти тридцать километров пешком в бреду, среди каких-то видений… ладно, я не это хотел сказать. В этих видениях