Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

День 3111

Всю державу от Вреста до Бладивостока решено разделить надвое – в административном смысле. Пока еще не решили, разделят вертикалью или горизонталью. Идея проста: в одной половине главной будет правая голова Ктулху, в другой – левая.

Приходил Вован – с подарком. Пятьдесят пять томов своего собрания сочинений принес. Книги синие, как зимние вурдалаки.

– Прочтешь – человеком станешь, – сказал он.

– А сейчас кто? – полюбопытствовал я.

– Сейчас ты пластилиновый ежик.

День 3112

– Нужно немножечко полония, – сказал Нафочка и скосил свои кругленькие глазки.

– Полония? Это можно, – пообещал я.

– Когда сможешь достать?

– А когда нужно?

– Вечером чайная церемония с одним любителем восточных обрядов…

– Сделаем, – пообещал я.

Полония мне дал Шекспир.

Все вышло очень мило.

Лишь за портьеру крыса шмыг —

Иди, готовь могилу.

День 3119

Нафочка настолько уверился во мне, что поручил ударно вырыть тоннель от Гвазды до Ванкувера. Хочет на Кабаниаду, а погранцы ванкуверские добро не дают: в розыске. Когда-то хорошо отозвался об ассасинах, мол, не едят свинину. Теперь ему в Забугорье путь и заказан.

Взял со Склада Стратегических Резервов четверть гмызи и пошел к Вовану. Соображать. Тоннель от Гвазды до Ванкувера обошелся в три ведра гмызи и соответственного количества закуски. Вот что значит знание истории и знакомство с Вованом.

А дело было так: в тридцатые годы прошлого века по приказу Сталина начали прокладывать тоннель в Мексику. Хотели выкрасть Троцкого. Начальником строительства поставили матроса Железняка. Тот, как водится, с курса сбился и повел тоннель прямо в Ванкувер. Выяснилось это слишком поздно – когда Бригада Имени Карла Маркса вышла на поверхность в районе нынешнего ванкуверского биатлонного стадиона.

Тоннель срочно законсервировали, к Троцкому послали Меркадера, но это не важно.

А важно то, что ход и нынче как новенький. Его забыли снять с бюджета, и все эти годы сорок тысяч работников сохраняли его в полной готовности. Рельсы, электровозы, вентиляция, дератизация – все блестит и ждет открытия.

Это мне рассказал Вован, и не только рассказал, но и сопровождал во время тура Гвазда – Ванкувер – Гвазда. Во время нее мы на гмызь-то и налегли…

День 3133

Готовим тоннель Гвазда – Ванкувер к визиту Самого Ктулху или какой-то из его голов. Каждую версту ставим медные заклепки Манилова – Келлермана. Я – летописец проекта, живу в пульмановском вагоне, пью гмызь и беру интервью у передовиков. Нужно обновить обивку в вагоне Ктулху.

Для этого Гвазда продает памятник Вовану, полторы тонны чистой бронзы.

Покупателя пока нет.

День 3188

Всё впустую: Ктулху не поехал в Ванкувер. Вместо этого по трансатлантическому тоннелю пустят нефть, газ или гмызь – что найдут.

Лозунг сегодняшнего дня: Канадская Кабаниада была поддавашкой, только мы одни это поняли и победили, а другие лопухнулись и проиграли.

День последний

Глашатай объявил: всё, конец истории, мы достигли наивысшего просветления. Я попрощался со всеми, переоделся в чистое и лег на кровать…

Черная земля

Часть первая. Практикант

– И значит, кем это ты будешь?

Никифорова немного мутило после вчерашнего. Солнце палит не слабее мартена, а тут еще возница со своими расспросами. Дотошный.

– Возможностей много. – Говорить все же легче, чем идти пешком по шляху. Добрый человек подсадил на телегу, почему не поболтать – не побалакать, как говорят тут. Говор местный Никифорову нравился ужасно – и мягкое «г», и малороссийские словечки, и вообще, какое-то добродушие, разлитое вокруг, неспешность, ласковость.

– Много? То добре, что много. Ну а например?

– Например, вести кабинет агитации и пропаганды, – Никифоров хотел сказать «заведовать кабинетом», но постеснялся, вдруг посчитает приспособленцем или, того хуже, выскочкой, карьеристом, – в Доме культуры работать, библиотеке, кинотеатре, фотокорреспондентом в газете…

– И всему ты уже выучился? Успел?

– Не всему пока. Два года учимся. Один прошел, другой впереди.

– Получается, ты сейчас еще не полный мастер, а подмастерье. Учеба, оно, конечно… Дело нужное. Не тяжело?

– Кому как. Дисциплин много, требования большие, конечно, но справляемся.

– А к нам…

– На практику. До осени. Ударников учебы по одному посылают, а других – группами.

– Ты, получается, ударник, коли один, верно?

– Ну…

– Молодец, молодец. – Возница, казалось, потерял к Никифорову интерес и даже стегнул пегую кобылу, чтобы веселее бежала; Никифоров в который раз попытался устроиться поудобнее на дерюжке, что дал ему возница, но выходило неважно.

– Вы часто к поездам ездите? – спросил он.

– По-разному, как придется, – неопределенно ответил возница.

Они встретились на станции, и, узнав, что Никифорову нужно в Шаршки, возница предложил подвезти до Темной рощи. Оттуда недалече будет, версты четыре, а ему, вознице, до Шуриновки ехать, это направо, соседи.

Никифоров перестал и устраиваться, лежал как лежалось. На удивление, стало легче. В конце концов, не по городской брусчатке едет, по мягкой земельке. Сейчас, правда, она от жары растрескалась и пыли много, так что пыль, пыль – та же земля. Он смотрел по сторонам, смотрел опасливо, но земля перестала кружиться, небо тоже оставалось на месте. Живем, брат!

Долго ехали молча.

– Вот она, Темная роща. Пройдешь ее, церковь увидишь, на нее и иди, не заплутаешь. – Возница притормозил, давая Никифорову сойти.

Никифоров пристроил сидор на спину, в руку взял чемоданчик, неказистый, фанерный, но с него и такого хватит, попрощался:

– Спасибо вам!

– Да на здоровье, на здоровье…

Роща была совсем не темной. Березки, беленькие, в солнышке купаются, откуда ж темноте? Он шел мягкой пыльной дорогой, потом выбрал стежку, что бежала рядом в траве: легче идти и чище. Дорога сбилась куда-то в сторону, но он о ней не жалел. Найдется.

Не темной, но тихой, покойной. Он прошел ее из конца в конец, а слышал лишь птичий щебет, и тот доносился снаружи, с полей. Может, он просто плохо слушает. Или попримолкли от жары всякие зверушки. Кто тут может жить? Зайцы, лисы, совы?

Впереди поредело. Кончилась роща.

Никифоров вышел на опушку, огляделся. Церковь, да.

Церковь проглядеть было мудрено: высокая, она еще и стояла на пригорке, и купол ее, серебряный, блестел ярко и бесстрастно. Не было ему дела до Никифорова.

Ладно. Долой лирику (лирикой отец называл все, не имеющее отношения к делу, к службе, и Никифоров перенял слово: точно и емко). Купол и купол, стоит себе, а креста-то все равно нет. Спилили. Он на мгновение представил себя там, на верхотуре, с пилой в