Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

М-дя… Паранойя заразительна.

День 2543

Вереск-то я посеял, но не абы как. Стоял у меня в саду пластиковый тазик почти античных времен, на треть засыпанный землицей, в него-то я и бросил две дюжины семян.

А сегодня глянул – поднимаются вверх бледные побеги. Более всего они напоминают ростки проросшей к июню в подвале картошки.

А у других – растут дружно по всему огороду.

Всюду, стало быть, жизнь.

Чую, следующим этапом ктулхулизации сельского хозяйства будет создание артельных гмызекурен: из Полярного Вереска будут гнать «Лысогорскую Гмызь».

Тем более что глашатаи сообщили – в помощь братским закалитникам, мерзнущим без мудрого руководства Ктулху, послана гуманитарная телега «Лысогорской»…

Народ встретил сию вещь без восторга. Даже ропщут – самим, мол, гмызи не хватает.

Но ропщут тихо. Можно сказать, неслышно.

Кабы я не умел читать в сердцах, то и не узнал бы ничего.

Четвертый кусок

День 2547

Взял вареной картошки (мясной) в термосе, горячей гмызи в другом термосе и пошел гулять – куда глаза глядят.

Глядели они в степь, но видели недалеко – тьма ведь.

А мне далеко и не нужно.

Шел, разгоряченный гмызью, верст не считал и орал во все горло «Степь да степь кругом!». Вурдалаков отпугивал. Или приманивал. Мороз ли тому виной или голос мой противный, но никаких вурдалаков мне не встретилось. Я уж совсем было решил лечь под ближайший сугроб, допить гмызь, доесть картошку и уснуть навсегда, однако сугробы всё как-то не попадались. Малоснежно.

Зато попался мне железный столп. В поперечнике – две сажени. А в высоту и не углядишь сколько. Спиралью поднималась по боковой поверхности столпа лесенка – узенькая, с два вершка. Конечно, никаких перил и ограждений. Со стороны столпа, впрочем, тянулись скобки, за которые можно было держаться одной рукой.

Почему бы и не подняться?

Первые метры дались тяжело – тянуло к земле, я дважды чуть не сорвался. Сорваться с трех метров глупо. Другое дело – с тридцати, но еще поднимись, до тридцати-то.

Я поднялся – крепка кукина гмызь.

И вдруг почувствовал, что дальше ноги сами несут. Восходящий гравипоток!

И не успел протрезветь, как поднялся на пару верст.

Открыл люк – и оказался по ту сторону Колпака Ктулху!

День 2549

Мне повезло – по ту сторону Колпака была ночь. Поначалу-то я расстроился – стоило подниматься на эту верхотуру из нашей гваздевской тьмы. Но потом (вернее, уже сейчас) сообразил: будь над Колпаком солнце, я бы ослеп. Пусть временно, но и того бы хватило. А еще в небе светил месяц, который я в первые минуты принял за ущербное солнце, – опять же отвычка тому причина.

При свете месяца поверхность Колпака напоминала шагреневую кожу, но долго рассматривать ее я не смог: над горизонтом показались вальки и, свистя и ругаясь, устремились ко мне. Говорят и пишут, что вальки интересуются лишь душами павших героев. Мне вроде бы бояться было нечего – во-первых, я не герой, во-вторых, еще жив. Но уж больно они были стремительны, вальки эти. Вдруг у них перебой с героями и потому сгодится и простой смертный? Я еле успел спуститься в люк и закрыть за собой крышку.

Вальки грозили, стращали, взывали к сознательности, но я на бабьи уловки не поддался и быстренько начал спускаться. У земли валькам не разгуляться – гваздевский дух, Гваздою пахнет, а запах этот валькам не по нутру.

День 2551

Пусть от валек удалось удрать, но до дому я бы все равно не добрался – больно далеко ушел. Спасли меня два обстоятельства: во-первых, Кука гонит гмызь на совесть, каждый глоток опаляет нутро всерьез и надолго. Во-вторых, я подобрал на Куполе гальку, очень похожую на обыкновенную, но, в отличие от нее, – теплую. Причем тепло распространяется на два вершка в каждую сторону. Я положил гальку во внутренний карман куртки, тем и жив. Верно, нагрелся камушек на Куполе. А может, из космоса его принесло?

А вдруг он радиоактивный? Но подобные вопросы стали приходить в голову только сейчас, когда я добрался до дому, кинул в котел брикет, сварил картошечки, поел и успокоился – для новых тревог.

Счетчик Холодкова-Гейгера, впрочем, молчит. То ли неисправен, то ли никаких радиоактивных лучей галька не испускает.

День 2552

Пришел тракторист Иван.

– Тепло у тебя, – говорит.

– Сердце горячее, – отвечаю.

– Я… Вот, принес… – Иван смущенно протянул мне старинную школьную тетрадь в косую линейку.

– Опять стихи? Знаешь, сколько я страху из-за твоей «Оды Алкоголии» натерпелся? Меня Нафочка и так и этак пытал, подавай, мол, ему автора.

– Это не стихи… Это в другом роде.

– Знаю, в каком другом.

– Ты почитай, почитай… – И Иван поставил полуштоф гмызи.

– Это что?

– Не видишь? Гмызь.

– Лысогорская?

– Обижаешь. Кукина.

– А по какому случаю?

– Да так… Для разогрева мозгов.

Мы разогрелись (я было давал слово не пить, но затянувшаяся Тьма отучила от легкомысленных зароков).

Я начал читать.

«Тридцать четыре года и два месяца тому назад свершилось эпохальное событие. Историки и прочая ученая братия должно быть, помнят, хоть и скрывают, что в тот день, 15 декабря 1988 года, первый и последний полет осуществил отечественный космоплан „Буран“. В газетах, которые в те далекие времена читать было не только дозволено, но и обязательно, подчеркивалось, что полет был осуществлен в автоматическом режиме и на борту космоплана не было ни души. Эта деталь настойчиво повторялась вновь и вновь, дабы в общественном сознании утвердилась как факт. Но поскольку сознание моего кума Соломона Нафферта и тогда было отнюдь не общественным, он засомневался и провел собственное расследование. Результат объяснил всё, в том числе и причину, по которой „Буран“ более не покидал поверхности нашей планеты. Не покидал, потому что миссию свою выполнил раз и навсегда!

Взлетел он в тот день действительно без единой души на борту.

Но приземлился, неся на борту наше будущее.

На „Буране“ был сам Ктулху!»

Я оторвался от рукописи.

– И зачем ты это пишешь?

Вместо ответа Иван налил гмызи себе и мне.

Что ж, достойный ответ.

День 2554

Не знаю уж отчего (впрочем, догадываюсь), но детей в Гвазде мало. Не заживаются дети-то.

Скептики считают, что Гвазда опустеет лет через сорок и безо всякой Тьмы и Мерзлоты. Демографический коллапс – по-умному.

Но правительство в очередной раз скептиков посрамило: ради охраны детства и материнства освоена «Лысогорская детская гмызь» и «Лысогорская дамская гмызь» – в оригинальной упаковке с сургучной печатью на горлышке.

Основные компоненты, правда, прежние